1 января 1847 года Бальзак устроил прием на улице Басс. Лора Сюрвиль хотела представить жениха Софи ее дяде, великому, известному писателю, всегда готовому выполнить любую прихоть своей племянницы «с присущей ему учтивостью».

По правде говоря, Лора рассчитывала с помощью лукавства и жизнерадостности брата немного растормошить и, возможно, подтолкнуть к принятию решения крупного лесоторговца, которому уже перевалило за сорок и который мог бы жениться на Софи. Но в девочке не было ничего, что могло бы привлечь к ней внимание, не говоря уже о назойливости ее матери, старательно соблюдавшей приличия и искоса бросавшей взгляды на дочь, умоляя ее быть полюбезнее со стариком. Свадьба так и не состоялась. Лесоторговец нанес обычный визит вежливости. Он не захотел связывать свою судьбу с девочкой, родители которой потакали всем ее прихотям и превозносили до небес ее достоинства. Родившаяся под счастливой звездой для отца и матери, которые все спускали ей с рук, эта девочка, выйдя замуж, могла принести мужу одно несчастье.

На свадьбе и на вечере знакомства Бальзак с пристальным вниманием наблюдал за пожилыми супругами. Совместная жизнь приносит страдание. Утратив способность любить, найдут ли супруги в себе силы поддерживать друг друга в трудные моменты? Или они становятся друг другу обузой, более тяжкой, нежели невежество, глупость, смерть?

На подобных приемах резко бросаются в глаза различия, даже в рамках одной семьи, между богатыми и бедными родственниками. «Есть женщины, которые озабочены тем, какой успех они произведут своими нарядами, и есть бедные родственники, чей куцый костюм навлекает на них позор». Есть «гурманы, думающие только о еде, и игроки, думающие только об игре. Все они, богатые и бедные, завистливые и любезные, философы и фантазеры, толпятся вокруг новобрачной, словно растения в корзине, которые обвивают редкий цветок. Свадебный бал — это общество в миниатюре».

«НАШ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ДРУГ»

Именно так Ева Ганская воспринимала Бальзака.

Бальзак покинул Париж 4 февраля. 6-го он приехал во Франкфурт. Они собирались провести в Париже два, возможно, три месяца. Ева взяла 7 тысяч франков, чтобы покрыть расходы: «Разве это много? Ты ведь насчитала вдвое больше». Конечно, это пока еще не слишком много, поскольку дети, Анна и Георг, должны иметь все, чтобы их семейная жизнь была по-настоящему счастливой. Оноре и Еве придется экономить. На ужин привратница будет готовить им рагу. Они будут редко покидать пятикомнатную квартиру, которую Бальзак снял в доме 12-бис по улице Нев-де-Берри, переименованной впоследствии в улицу Берри.

«Наедине друг с другом, не сдерживая более чувств, мы оба дадим волю нашим дурным характерам, и я тебя поколочу, а ты меня обругаешь».

Как только Ева оставляла детей одних и приезжала к Бальзаку, она тут же начинала подыскивать предлог для скорейшего возвращения. На этот раз она выдумала необходимость показаться врачу. Анна забеспокоилась. Она хотела иметь возможность в любой момент получать весточки от матери. Ева в свою очередь считала дни, остававшиеся до встречи с дочерью, которая составляла смысл ее жизни.

Ева непрестанно заботилась о своей репутации. Она даже не могла себе представить, чтобы кто-нибудь случайно увидел ее на террасе кафе. Последствия такой оплошности были бы просто катастрофическими. Итак, в Париже она вела унылое существование. Лишь один раз Бальзак видел, как она смеялась. Это произошло в театре «Варьете» на представлении «Всеобщего крестника»: «Как могла она так смеяться в отсутствие своей дорогой малютки?»

Иногда Ева соглашалась выходить в свет с Бальзаком. Они посещали концерты, Оперу, Итальянский театр, Салон 1847 года, где Делакруа выставил на обозрение публики шесть полотен, в том числе «Одалиску», хранящуюся ныне в Лувре, и несколько картин из марокканского цикла. Делакруа продавал картины больших размеров по 1500 франков.

По правде говоря, пребывание Евы в Париже началось с досадных неприятностей. Бальзак повез Еву в ее дом. У Евы сложилось четкое представление о замках, этих французских дворцах, которым подражала вся Европа. Она знала, что Франция буквально наводнена восхитительными дедовскими особняками в благородном стиле. Так почему же выбор Бальзака пал на этот чудовищный барак, похожий на складские помещения Санкт-Петербурга? Если бы не купол, который господствовал над зданием, можно было бы подумать, что ее взору открывалась фабрика. Покупая этот дом, Бальзак думал, конечно, о выгоде, вместо того, чтобы подумать об архитектурном убранстве или хотя бы об удобстве. Ева вошла, увидела, вышла. Одним словом, она кипела от негодования, и Бальзаку в очередной раз пришлось выслушать суровую нотацию.

Он защищался как мог: первоначальные потолки были скрыты подвесными, столяр должен был возродить старинные деревянные панели, окна и двери находились в плачевном состоянии, не говоря уже о лестницах, а еще требовалось вставить стекла, развесить зеркала, уложить битум… Короче говоря, оставалось начать и кончить.

Но доведет ли он до конца? Мастера-профессионалы за свои труды либо вовсе не получили денег, либо получили такие ничтожные суммы, что не могли больше верить Бальзаку на слово. Поставщики требовали, чтобы с ними расплачивались наличными. Зимой дом промерзал, ибо торговец углем отказывался отпускать товар в кредит, летом же превращался в раскаленную печь. Но можно ли в неотапливаемом помещении сохранить прекрасную мебель и картины?

Ева Ганская неумолимо стояла на своем. Она не даст ни гроша на обустройство этого жилища, столь же ветхого, сколь и вредного для здоровья. Прямой проход из дома в церквушку и кафедра, откуда Ева сможет слушать мессу, служили усладой амбициозным бредням Оноре, ибо к 1847 году сообщение с церковью Сен-Николя сводилось к печной трубе, откуда шел дым, заполнявший все комнаты. В ноябре 1849 года госпожа Бернар-Франсуа де Бальзак посетила кюре Озура из прихода Сен-Филипп-дю-Руле. Кюре дал ей понять, что вместо того, чтобы тешить свое самолюбие собственной часовней, Бальзаку следовало бы позаботиться о бедняках прихода.

Во время пребывания Евы в Париже возникли и другие причины для тоскливого настроения. Бальзак должен был непременно закончить роман «Блеск и нищета куртизанок» и поэтому зачастую работал по ночам. Одну из глав он озаглавил «Драма в жизни светской женщины». Читала ли Ева строки о самоубийстве Люсьена де Рюбампре? В тюрьме Люсьен, привязав свой галстук к решетке камеры и встав на стол, повесился.

Когда в 1848 году этот роман выйдет из печати, смерть Люсьена заставит вспомнить о смерти некоего Дюрантона. Дюрантон, любовник Дельфины де Жирарден, разорился, истратив на нее целое состояние. В одном из писем он слезно жаловался ей на бедность. Она разразилась саркастическими насмешками. Дюрантон решил покончить с собой. Он написал о принятом решении своей любовнице. Она бросилась к нему и обнаружила его уже мертвым. История Дюрантона наделала много шума. По мнению Леона Гозлана, конец романа «Блеск и нищета куртизанок», а также сцена смерти Натана, который удавился («Дочь Евы»), вызывали у читателей ассоциации с самоубийством Дюрантона.

Разве сама Ева не получала от Бальзака писем, в которых он грозился лишить себя жизни? Разве не был он тем человеком, счастье которого разрушилось если не от бедности, то по меньшей мере от многочисленных долгов? А что Ева сделала для того, чтобы помочь ему выпутаться из затруднений? Бальзак воплощал в себе всех своих персонажей, и в то же самое время персонажи произведений Бальзака служили ему самым надежным средством избавиться от какого-либо недостатка, когда он смело преувеличивал и представлял эти недостатки в карикатурном виде. Марсель Пруст подметил эту особенность: «Порой Люсьен говорит устами Бальзака, и тот перестает быть реально существующим лицом…»

Приведем одну фразу из романа «Блеск и нищета куртизанок», к которой сводится вся суть «Переписки с госпожой Ганской»: «Разве я первый, кто отказался от честолюбивых замыслов, чтобы катиться вниз по торному пути необузданной любви?»