Девушка быстро отогнала неприятное воспоминание и последовала за султаном в сад. Мириам затаила дыхание. Казалось, она очутилась в совершенно другом мире, мире, скрытом от какофонии звуков и всевозможных жутких запахов, с которыми отождествлялся Иерусалим. Когда Мириам бродила по вымощенным разноцветными плитами тропинкам, вдоль которых росли розы — любимый цветок Палестины, — ей казалось, что она взирает на сказочный Эдем, откуда, согласно верованиям ее народа, брал исток род человеческий.

По всему саду виднелись разрушенные каменные изваяния, выглядевшие так, как будто они стояли здесь со времен самого Ирода.[40] У зарослей винограда Мириам увидела растрескавшийся, вросший в землю каменный грот и остатки старого виноградного пресса. Искусственный водопад, тихо низвергающийся вдоль древней стены, и небольшое озеро у подножия привлекли ее внимание. Вода в озере была кристально чистой, и Мириам увидела голубых и красноперых рыбок, неспешно плавающих в лучах полуденного солнца среди тростника и водяных лилий.

Саладин, заметив удивление на ее лице, улыбнулся. Проходя под толстым деревом с розовыми цветами (раньше она таких не видела), он наклонился и сорвал белую розу. К удивлению Мириам, султан протянул руку и украсил бутоном волосы спутницы. Девушку как будто молнией ударило, когда султан убрал упавший ей на глаза вьющийся локон. Мириам не была уверена в своих чувствах, но захотела продлить мгновение.

— Скажи мне, юная Мириам, кто самый могущественный человек среди мусульман?

— Это вопрос с подвохом.

Саладин удивленно изогнул бровь от столь молниеносного ответа, но выглядел польщенным.

— Я знаю, но, тем не менее, ответь.

Мириам отвернулась от него, посмотрела на мечеть «Купол скалы», горящую в лучах полуденного солнца.

— Если бы я была мусульманкой, я бы ответила, что халиф Багдада, чтобы не впасть в богохульство!

— Но ты еврейка. Богохульствуй, сколько пожелаешь. — Он явно получал удовольствие от этой игры.

Мириам обернулась к нему, их взгляды встретились. Когда она посмотрела в эти темные озера, ее охватило странное чувство, словно она заглянула в душу — такую же древнюю, как и небесный свод.

— Тогда, как еретичка и прозорливица, я бы сказала, что ты.

— Почему?

— Тебе одному удалось объединить Египет и Сирию после столетней гражданской войны. И ты, несмотря ни на что, сокрушил франков. — Мириам внезапно устыдилась. Она всю жизнь была гордячкой и всегда считала, что ей уготовано больше, чем быть просто женой еще одного раввина, матерью выводка шумных детишек — судьба, о которой мечтала для нее тетушка. Но сейчас, находясь в присутствии самой истории, девушка чувствовала себя глупо. Кто она такая, чтобы флиртовать с этим человеком? Ее останки уже давно будут преданы земле, а имя султана будет продолжать слетать с уст миллионов.

Если Саладин и заметил внезапную перемену в поведении Мириам и неожиданное смирение в ее голосе, то виду не подал. Он отмахнулся от похвалы.

— Может быть, оно и верно. Но это лишь отдельный эпизод в истории, — сказал он. В его голосе она не услышала и намека на ложную скромность. Саладин просто констатировал очевидный факт, понятный даже ребенку.

— Тогда я мучаюсь в догадках, — единственное, что она могла ответить.

В это мгновение лицо Саладина стало серьезным, вечный блеск его глаз ярче — казалось, он прямо на глазах постарел лет на десять.

— Мы все рабы истории, Мириам. История — река, которую никто не в силах укротить. Против течения не поплывешь. Честно говоря, мы просто тонем в ее стремительном потоке.

Повисло неловкое молчание. В надежде отвлечь султана от его гнетущих мыслей о собственном предназначении Мириам наконец заговорила:

— Ты так и не объяснил мне, почему самый могущественный человек в мире разгуливает в лохмотьях прокаженного.

На губах Саладина заиграла улыбка, чары рассеялись. Он вновь выглядел как молодой мужчина, снедаемый огнем искушения. Потому-то, поняла Мириам, он и затеял эту прогулку.

— Правитель не может знать нужды своего народа, сидя за высокими стенами. Но сегодня у меня были другие причины, — признался он.

— Какие, например?

Саладин оторвал взгляд от «Купола скалы» и взглянул на дворец, башни которого были отлично видны даже из сада.

— Дворец — золотая клетка. Нельзя насладиться обществом прекрасной женщины без того, чтобы тебя не осудили злые языки.

Саладин приблизился к Мириам. Порылся в складках своей одежды и достал сапфировое ожерелье. Кулон представлял собой птицу Рух — сказочную птицу из «Тысячи и одной ночи», гордо расправившую крылья. Мириам округлила глаза от неожиданности, почувствовала, как вся напряглась, когда султан подошел ближе и застегнул у нее на шее искусно сделанную цепочку.

— Это подарок. Добро пожаловать в наш город.

События развивались для Мириам слишком быстро.

— Я потрясена… я не могу это принять, — произнесла она.

Но Саладин не желал ничего слышать.

— Ерунда. Кроме того, сапфиры меркнут перед твоей красотой.

Она тут же вспомнила предостережения дядюшки. Она была не готова играть в эти игры.

— Мне пора домой. Дядюшка на базаре, покупает продукты к шаббату.[41] Он скоро вернется.

— Не раньше чем через час. Во всяком случае, так доложили мне соглядатаи. — Саладин смерил девушку пристальным взглядом, видимо заметив ее неловкость. Он отошел в сторону, дав ей возможность успокоиться, и стал оглядывать искусно возделанные ряды тюльпанов, посаженные под лимонным деревом.

— Тебе нравится сад?

Мириам была благодарна за эту передышку в любовных ухаживаниях.

— Он прекрасен.

Лицо Саладина приобрело странное выражение, как будто он вспомнил нечто, о чем давно запретил себе вспоминать.

— Разве он может сравниться с оазисом в Аскалоне!

Мириам почувствовала, как по телу пробежал холодок, когда на нее нахлынули собственные нежданные воспоминания.

— Близ Синая? — Она сделала вид, что не знает, где это. Лучше так.

Саладин кивнул.

— Большую часть жизни я провел в Каире и Дамаске, жемчужинах халифата. Но сады Аскалона не имеют себе равных на всем белом свете, — сказал султан.

Мириам старалась не оглядываться, но сейчас была не в силах отогнать воспоминания. Ей тринадцать, она только отошла от потрясения после первых месячных, когда их караван остановился в Аскалоне. Сады там и вправду были удивительные — она таких нигде ни раньше, ни потом не видела. Она вспомнила, как собирала золотистые цветы подсолнечника в подарок своей маме Рахиль. У мамы как раз был в волосах подсолнечник, когда воин-крестоносец пригвоздил ее к земле.

Нет. Больше никаких воспоминаний. Мириам поймала себя на том, что убирает цветок, который Саладин воткнул ей в волосы.

— Султан удивляет меня. Не знала, что воинам нравятся цветы, — произнесла она, отгоняя от себя страшные воспоминания.

Саладин все еще оставался задумчивым.

— Я полюбил свою первую девушку в Аскалоне под пальмой. Однажды лунной ночью… Аскалон навсегда останется для меня особенным местом.

Другие женщины покраснели бы от подобного глубоко личного признания, но Мириам лишь пристальнее взглянула на султана.

— Похоже, ты до сих пор любишь ее.

Саладин посмотрел на Мириам и улыбнулся. Если он и заметил, что она вытащила розу из волос, то промолчал.

— Она была очень красива. — Неужели он хотел поддразнить ее? Мириам почувствовала, как внутри растет волна раздражения.

— А тебя интересует только женская красота, сеид? Больше ничего? — А она-то надеялась, что он на самом деле натура утонченная, как ей вначале показалось. Вероятно, когда дело касается женщин, он такой, как и остальные мужчины.

Саладин подошел к ней почти вплотную, провел рукой по ее щеке, и Мириам почувствовала, как замерло сердце.

— У меня тяжелая жизнь, Мириам. В ней много войны и казней. Я нахожу утешение в красоте.