Генерал-лейтенант снова взял в руки те два документа, которые несколькими днями ранее счел бы важнейшими: сообщение о гибели минного заградителя в ходе обеспечения спецоперации, и с ним — сумбурное, написанное под диктовку тяжелораненого капитан-лейтенанта сообщение о гибели всех корейских разведчиков и большей части экипажа корабля. И о гибели пленного, ради которого Москвой столько всего было накручено… Ерунда это все было — как он и говорил «старшему лейтенанту» с редкой для русского человека фамилией Зая. Если пленного такой важности удалось взять, его надо было как следует допросить на месте, сразу же, чтобы сообщенные им сведения не сводились к такому…

«Войны не будет», — прочитал он выделенное. Да, пожалуй одна эта фраза все же стоила всех жертв вчерашнего дня, по всей длине линии фронта и по обе стороны от нее: с людьми, гибнущими под ударами вражеских самолетов и под обстрелом «Миссури», с умирающими от ран в госпиталях… Со всеми ими вместе. И даже с ним самим — если бы так распорядилась судьба. Жалко, что добытая столькими смертями информация устарела так быстро. Какая-то надежда еще, наверное, была, но если товарищ Сталин не… не переживет… этот долгий день или день за ним, мир пойдет по другому, неизвестному еще пути.

Вашингтон, Лондон — люди во враждебных Советскому Союзу правительствах могут попытаться рискнуть способным переломить ход войны атомным ударом по Пхеньяну, реваншем в Европе, но генерал-лейтенанту хотелось верить, что этого не произойдет, что разум все-таки победит, позволив удержать завоеванное такой огромной кровью равновесие. На этой войне не заканчивается жизнь. И даже со смертью Сталина жизнь не может закончиться.

Немолодой уже человек, глядящий в прошлое с высоты прожитого и увиденного, он мог позволить себе верить, что жизнь вообще никогда не заканчивается. Она продолжается всегда.