Что было потом
I
Уже зацвела ежевика
и сливы в садах побелели,
уже золотистые пчелы
от ульев к цветам полетели
и аисты в гнездах, венчая
церковные башни упрямо,
уже стоят неподвижно
изогнутыми крюками.
Уже придорожные вязы
и тополи над ручьями,
что ищут отца — Дуэро,
покрылись зеленью снова;
а небо прозрачно и сине,
и горы без снега лиловы.
Альваргонсалеса землю
заполнит богатство собою,
а тот, кто вспахал ее, умер,
но спит он не под землею.
II
На дивной земле испанской,
в сухой, воинственной, нежной
Кастилье, где длинные реки,
есть горы, и цепи их смежны.
Из Бургоса{57} в Сорию едешь, —
они как редуты и в шлемы
как будто одеты, и гребнем
стоит Урбион{58} надо всеми.
III
Крутой тропинкой два сына
Альваргонсалеса едут
к дороге, из Сальдуэро
проложенной в Коваледу,
на бурых мулах верхами
в сосновом лесу Винуэсы
вдогонку за стадом, чтоб стадо
домой пригнать из-за леса.
Скача по сосновым рощам,
свой длинный день начинают;
к верховьям Дуэро едут,
и каменный мост оставляют
они за собой и службы
роскошной виллы в именье
«индейцев» праздных. В долине
река звенит неизменно.
Стучат по камням копыта
под рокот воды веселой.
На том берегу Дуэро
поет страдальческий голос:
«Альваргонсалеса землю
заполнит богатство собою,
а тот, кто вспахал эту землю,
не спит, не спит под землею».
IV
Вот место, где лес сгустился,
сосна с сосною сомкнулась,
и старший — он ехал первым —
пришпорил бурого мула,
сказал: «Поедем скорее,
две с лишним лиги осталось
по лесу, проехать их надо,
пока нас ночь не застала».
Два сына крестьянских, рожденных
для жизни грубой, суровой,
дрожат на горе под вечер,
припомнив день из былого.
Из чащи глухого леса
доносится песенка снова:
«Альваргонсалеса землю
заполнит богатство собою,
а тот, кто вспахал эту землю,
не спит, не спит под землею».
V
Дорога из Сальдуэро
по берегу пролегает,
по обе стороны реку
сосновый лес окаймляет,
и тем обрывистей скалы,
чем у́же долина речная.
В лесу огромные сосны
гигантские кроны вздымают,
ползут обнаженные корни,
в большие камни впиваясь.
У сосен, что помоложе,
стволы серебристы, и зелень
синеет: у старых сосен,
как язвами, ствол изъеден,
а мхи и седой лишайник
ползут по стволам утолщенным.
Заполнив долину, сосны
уходят за гребни, на склоны.
Хуан — тот, что старше, — промолвил
— Брат, если вблизи Урбиона
пасет коров Блас Антоньо,
то ехать еще далеко нам.
— Когда к Урбиону подъедем,
дорогу мы можем срезать:
нам надо свернуть на тропинку
на Черные Воды лесом
и спустимся по перевалу
Святой Инес к Винуэсе.
— Ну, место! И хуже дорога.
Клянусь, не хотел бы еще раз
их видеть. Давай в Коваледе,
где пишем свои договоры,
мы ночь проведем и долиной
вернемся домой на рассвете.
Кто хочет здесь срезать дорогу,
собьется с нее, не заметив. —
И скачут и скачут братья
по самому берегу, глядя,
как лес вековой перед ними,
чем дальше, все непроглядней.
Большие скалистые гряды
от них горизонт закрывают,
вода здесь бежит вприпрыжку,
поет, не то вспоминает:
«Альваргонсалеса землю
заполнит богатство собою,
а тот, кто вспахал эту землю,
не спит, не спит под землею».
Кара
I
У алчности есть все на свете:
загон, где овец запирают,
амбар, где пшеница сохранна,
для денег — мошна большая
и лапы с когтями, но нету
тех рук, что пахать умеют.
Что год обильный приносит,
то скудный сразу развеет.
II
Взошли кровавые маки,
и всходам пришлось потесниться;
потом спорынья сгноила
колосья овса и пшеницы;
в цвету запоздалым морозом
побило плодовые разом;
болезнь на овец напала
от чар и дурного глаза.
Альваргонсалесов старших
в земле господь проклинает:
за скудным — долгие годы
большой нищеты наступают.
III
Однажды зимнею ночью
метель разыгралась не в шутку.
Огонь стерегут полумертвый
Альваргонсалесы чутко.
Все то же воспоминанье
сковало их мысли властно,
и глаз с очага не сводят,
где угли вот-вот погаснут.
Ни дров, ни сна, ни занятья.
Мороз леденит бессонных,
а ночь долга, и светильник
дымит на стене закопченной.
Колеблется пламя от ветра,
бросая свет красноватый
на лица убийц обоих,
задумчивостью объятых.
И старший Альваргонсалес
молчанье нарушил с усильем,
воскликнул он с хриплым вздохом:
— Какое зло мы свершили! —
В ворота ударил ветер,
калиткой тряхнул он с силой,
а после в трубе над печкой
протяжно и гулко завыл он.
Опять наступило молчанье,
лишь время от времени в стылом
холодном воздухе искры
летят с фитиля, как мошки.
Второй отвечает брату:
— Давай забудем о прошлом!