* * *
«На тусклой холстине сумерек…»
Перевод М. Квятковской
На тусклой холстине сумерек
точеной церкви игла
и пролеты сквозной колокольни,
где колеблются колокола,
возносятся ввысь.
Звезда, слева небесная,
прозрачна и светла;
клочком овечьей шерсти
под нею проплыла
причудливая тучка — серебряная мгла.
* * *
«Мне бы, словно Анакреону…»
Перевод М. Квятковской
Мне бы, словно Анакреону,
петь, смеяться, бросать на ветер
мудрости горький опыт
и жестокие откровенья,
и пить вино… не смешно ли?
но поймите — так рано поверить
в обреченность — и веселиться
на глазах торопливой смерти.
* * *
«Какой сияющий вечер!..»
Перевод М. Квятковской
Какой сияющий вечер!
Воздух застыл, зачарован;
белый аист в полете
дремотой скован;
и ласточки вьются, и клиньями крыльев
врезаются в золото ветра, и снова
уносятся в радостный вечер
в кружении снов.
И только одна черной стрелкой в зените кружится,
и клиньями крыльев врезается в сумрак простора —
не может найти она черную щель в черепице.
Белый аист,
большой и спокойный,
торчит закорюкой — такой неуклюжий! —
над колокольней.
* * *
«Землистый вечер, чахлый и осенний…»
Перевод А. Гелескула
Землистый вечер, чахлый и осенний, —
под стать душе и вечным ее смутам —
и снова гнет обычных угрызений
и старая тоска моя под спудом.
Ее причин по-прежнему не знаю
и никогда их, верно, не открою,
но помню и твержу, припоминая:
— Я был ребенком, ты — моей сестрою.
—
Но это бредни, боль, ты мне понятна,
ты тяга к жизни подлинной и светлой,
сиротство сердца, брошенного в море,
где ни звезды, ни гибельного ветра.
Как верный пес, хозяином забытый,
утративший и след и обонянье,
плетется наугад, и как ребенок,
который заблудился на гулянье
и в толчее ночного карнавала
среди свечей, личин, фантасмагорий
бредет, как зачарованный, а сердце
сжимается от музыки и горя, —
так я блуждаю, гитарист-лунатик,
хмельной поэт, тоскующий глубоко,
и бедный человек, который в тучах
отыскивает бога.
* * *
«Так и умрет с тобой волшебный мир…»
Перевод П. Грушко
Так и умрет с тобой волшебный мир,
в котором память сохраняет живо
чистейшие из дуновений жизни
и белый призрак первого порыва?
Запавший в сердце голос, и ладонь,
которую во сне не раз голубил?
Все отсветы любви
в твоей душе, в ее небесной глуби?..
Так что ж — так и умрет с тобой твой мир,
твой новый след на старом белом свете?
Горнила жаркие души твоей —
на прах земной работают, на ветер?
* * *
«Оголена земля. Уныло воет…»
Перевод М. Квятковской
Оголена земля. Уныло воет
душа на уходящий свет
голодною волчицей. На закате
что ищешь ты, поэт?
Несладко странствовать, когда дорога —
на сердце камнем. Ветер оголтелый,
и подступающая ночь, и горечь
далекой цели! У дороги белой
стволы закоченелые чернеют.
А дальше — горный силуэт
в крови и в золоте. Смерть солнца… На закате
что ищешь ты, поэт?
Поле
Перевод Инны Тыняновой
Вечер вдали умирает,
как тихий огонь в очаге.
Там, над горой, остывают
последние угольки.
Вон тополь, разбитый грозою,
на белой дороге вдали.
Две тонкие ветки больные,
и на каждой — черный листок.
Не плачь! Далеко в золотой листве
найдешь ты тень и любовь!
* * *
«Сегодня — хотой, завтра — петенерой…»
Перевод О. Савича
звучишь в корчме, гитара:
кто ни придет, играет
на пыльных струнах старых.
Гитара придорожного трактира,
поэтом никогда ты не бываешь.
Но, как душа, напев свой одинокий
ты душам проходящих поверяешь…
И путник, слушая тебя, мечтает
услышать музыку родного края.