По иронии судьбы, его передали в руки того самого человека, за которым он охотился, — руководителя обширной группы заговорщиков-южан, не гнушавшихся никакими средствами для ослабления юнионистов. В ход шли грабежи, саботажи, убийства.

Сейчас Мэтью ожидал приговора своих тюремщиков. Он почти не надеялся остаться в живых. В глазах этих людей он был предателем, изменившим делу Конфедерации. Шпионом. Возмездием за это скорее всего должна стать смерть.

Он пошевелился, и боль пронизала его тело. Оно было почти целиком покрыто синяками и кровоподтеками. Чтобы получить от него информацию, его жестоко избили. Вопреки ожиданиям своих палачей он молчал, и его били снова. Один из них даже приставил к голове Мэтью пистолет и со смехом нажал спусковой крючок.

Пистолет не был заряжен.

— Я надеюсь, что скоро убью тебя, — проскрежетал теперь этот человек прямо в ухо Мэтью. — Ты сукин сын, грязный креол, дружок черномазых. — И он с размаху ударил пленника по лицу.

— Как это смело с твоей стороны, — проговорил Мэтью, сплевывая кровь, струившуюся по разбитым губам, — разговаривать так с человеком, у которого связаны руки. Интересно, ты будешь таким же храбрецом, если мне их развяжут?

— Меня это не волнует, мистер Притворщик, вы ведь джентльмен. А что до меня, — тут он выплюнул прямо на пол табачную жижу, — я бы охотно перерезал тебе горло. Тогда нам не пришлось бы тратить на тебя пулю!

— Ну-ну, Джонни, — прервал его человек, явно старший в этой группе. — Разве так следует разговаривать с нашим высоким гостем?

Он прошел в угол, где находился Мэтью, привязанный к стулу, и, взяв другой стул, уселся напротив него.

— Я полагаю, вы догадываетесь, почему я здесь, — произнес он преувеличенно любезным тоном.

Его выговор, как показалось Мэтью, выдавал в нем человека образованного, уроженца Миссисипи.

— Почему бы вам самому не рассказать мне об этом? — возразил ему Мэтью.

— Прежде всего, вы не тот, за кого себя выдаете.

— Разве?

Ответом на вопрос был новый удар в лицо, нанесенный кулаком Джонни.

Человек, сидевший на стуле, улыбнулся:

— Но мы знаем, кто вы на самом деле.

— Так просветите меня, — сказал Мэтью, напрягаясь в ожидании очередного удара, которого, однако, не последовало.

— У нас есть свои источники, дружище, — усмехнулся его собеседник.

Из кармана куртки он извлек какую-то бумагу. Это оказался сделанный углем портрет Мэтью, под которым было написано его имя. Он поднес рисунок к лицу Мэтью, давая ему возможность прочесть подпись.

— Прекрасная работа, не правда ли? И хотя художник не успел воплотить набросок в живописное полотно, вас узнать не трудно. Верно, мистер Деверо?

Мэтью хранил молчание.

— Мы, собственно, не нуждаемся в вашем подтверждении. При этом я не могу не признать, что ваша последняя личина новоорлеанского картежника по имени Доминик была весьма удачной. — Он прошелся по комнате и, вернувшись назад, встал прямо перед Мэтью. — Разрешите мне представиться, сэр. Капитан Брэдли Мартин, к вашим услугам. — Он засмеялся и продолжил: — Я, правда, подозреваю, что мое имя вам давно известно, капитан Деверо. Но не в этом дело. Я пришел сказать вам, что вы представляете собой проблему, требующую внимания.

Мэтью по-прежнему молчал, и Мартин снова занял свое место.

— Вы тот, кого я презираю больше всего на свете, мистер Деверо. Вы предали свою страну. Вы должны были поставить свои таланты на службу Луизиане, на службу нашему правому делу, а вместо этого вы изменили собственной родине во имя дурацкой идеи о величии Соединенных Штатов.

Мартин снова полез в карман и вытащил что-то еще. Это было кольцо Мэтью.

Мэтью коротко вздохнул, ноздри его расширились. Придя в себя после очередного избиения, он обнаружил исчезновение кольца и решил, что кто-то из его мучителей польстился на золото.

Мартин подбросил кольцо и, поймав его, сжал руку в кулак.

— Подходящая вещица, чтобы предъявить ее янки, не так ли?

— Верните кольцо, — потребовал Мэтью.

Мартин и Джонни засмеялись.

— Боюсь, что не смогу этого сделать, — с сожалением в голосе проговорил Мартин. — Я предполагаю, что ваша семья захочет иметь его как память о доблестном сыне, погибшем в борьбе за дело врагов своей родины. А чтобы хоть как-то их утешить, мы добавим к кольцу ваши дневники и письма вашей подружки. Вам они больше не понадобятся.

У Мэтью перехватило дыхание, когда Мартин, принялся описывать, как они сообщат близким о его гибели. «О Боже! — думал он. — Рэчел! Рэчел!»

— Ваша смерть послужит назиданием всем тем, кто предал свою родину, — будничным тоном продолжал Мартин. — Подумайте, как будет страдать ваша семья. У вас есть жена или возлюбленная, Деверо? Вообразите, что она узнала о смерти любимого человека. Много ли времени, по-вашему, пройдет, прежде чем она утешится в объятиях другого? Вы можете представить, как она ложится в постель — быть может, даже в вашу собственную — с другим мужчиной, как он раздвигает ее ноги, взбирается на нее?..

Мэтью сделал отчаянную попытку освободиться от своих пут.

— О, — воскликнул Мартин, — похоже, я попал в самую точку! Тем хуже для вас. Все будет именно так, как я сказал. Можете быть уверены. Скажите спасибо вашим дорогим янки! У вас будет, о чем подумать там, куда вы отправитесь.

— Отправлюсь? — переспросил Мэтью. Что за дурацкую игру ведет с ним этот человек?

— Вы представляете собой слишком большую ценность, чтобы просто уничтожить вас как взбесившееся животное, — пояснил Мартин. — Вы можете пригодиться мне в дальнейшем. Как предмет торга.

— Но выдали понять…

— Что вы должны умереть? Да, разумеется. И вы умрете, — ухмыльнулся Мартин. — Но не по-настоящему. Сегодня вечером вы отправитесь в такое место, где вас не отыщет ни одна живая душа, если только мы сами этого не захотим. А вашим друзьям в Вашингтоне мы сообщим, что уничтожили вас как предателя. Все очень просто.

Мэтью хорошо представлял себе, в какое отчаяние повергло его родных и Рэчел известие о его смерти. Но у него не было ни малейшей возможности сообщить им о себе хоть что-нибудь.

Мягкий, легкий ветерок проникал в окно его камеры. В то время как другие гибли на полях сражений или страдали в лагерях для военнопленных, он изнывал на одном из островов Бермудского архипелага. Он знал, что этот островок служил убежищем для судов Конфедерации, прорывавших блокаду северян. Одним из таких судов он и был доставлен на остров. Его «хозяевами» — так они предпочитали сами называть себя — были некий уроженец Чарлстона и его жена-англичанка. Всецело преданные делу Конфедерации, они предоставляли кров отважным прерывателям блокады, когда бы те ни появлялись в порту.

Мэтью безуспешно пытался убедить их, что они могут довериться его честному слову и разрешить ему покидать свою одиночную камеру, не опасаясь, что он сбежит с острова. Он практически не общался со своими «хозяевами», еду ему приносил немой слуга.

Шли месяцы, и с каждым днем надежды Мэтью на то, что он когда-либо выберется с проклятого острова, становились все призрачнее. Он погружался в бездну отчаяния, думая о горе родителей и своей обожаемой Рэчел. Неужели она действительно забыла его?

«Нет, — восставал его ум. — Она не забудет его. Она будет ждать его возвращения». Он обещал ей, что вернется к ней, неважно как, неважно, сколько времени на это потребуется. Он знал, что использует любые средства, чтобы исполнить свое обещание.

Рэчел.

Мысль о ней помогала выжить, помогала сохранить рассудок. Ее образ сопровождал его каждый день, каждый час, каждую минуту. Она была рядом с ним, она нашептывала ему слова поддержки, она заставляла его верить в то, что рано или поздно они соединятся и никакая сила больше не разлучит их.

Изолированный от всего мира, Мэтью не имел никакого представления о ходе войны о происходящем у него на родине. Одиночное заключение изо дня в день подвергало испытанию его характер. Он видел океан, слушал пение птиц, любовался звездами, но лишен был возможности погреться на солнце, погрузиться в морскую воду и промчаться по берегу верхом, поговорить и послушать человеческую речь. Единственной его радостью были книги. Он читал и перечитывал все, что «хозяева» предоставляли ему. Это могли быть даже руководства по разведению цветов, содержание не имело никакого значения. Лишь бы убить бесконечно тянущееся время.