Вследствие бедности моих родителей я с десятилетнего возраста был помещен в одно из училищ военного ведомства, которые тогда только что были сформированы из бывших батальонов военных кантонистов. Благодаря домашней подготовке, учиться мне было легко, и я в тринадцать лет кончил курс, когда моими одноклассниками были шестнадцати-двадцатилетние юноши.

Я был первым учеником в классе, мне не раз приходилось выслушивать самые лестные отзывы со стороны учителей… Быть полезным другим, жить и трудиться для народа — вот единственная мысль, которою были проникнуты я и лучшие мои товарищи. Что может быть чище, светлее этой мечты? И вдруг эти мечты должны были разбиться самым неожиданным образом: от начальства вышло распоряжение об изгнании из учительского класса детей непривилегированных сословий на том единственном основании, что они, не получив-де приличного домашнего воспитания, не могут быть хорошими учителями.

И это произошло тогда, когда всюду и везде… толковали о любви к меньшей братии, о праве мужичков на все блага цивилизации, и в том числе, конечно, прежде всего на образование…

Пошлое, наглое лицемерие только растравляло нашу рану. Нужно было видеть, сколько слез пролито было нами, бедняками, чтобы понять, сколько злобы, ненависти накипело тогда у нас на душе… Я продолжал курс уже не в учительском, а в топографском отделении.

…Я шел ощупью, наобум, я брался за все: и за высшую математику, и за естественные науки, и за иностранные языки, и химические опыты производил, и ботанические экскурсии предпринимал. Из всего этого получился только один, несомненно полезный результат: я выработал в себе окончательно способность к упорному труду, к настойчивому преследованию цели…

…Мое постоянное присутствие в качество стенографа на сессиях губернских земских собраний значительно содействовало моему политическому развитию. Когда, например, я познакомился в Херсонском собрании с таким фактом, что в губернии незадолго до введения земских учреждений администрация израсходовала несколько десятков тысяч рублей серебром на постройку моста, которого не только никто никогда не видел, но даже не знает, на каком именно месте он должен был быть построен, то у меня сам собой возникал вопрос: не строятся ли до сих пор подобные фиктивные мосты на государственный счет?..

…Мое близкое знакомство в качестве стенографа с судом, где, за весьма редкими исключениями, не видишь ничего, кроме борьбы искателей золота и искателей чинов; знакомство с редакцией „Московских ведомостей“, которую легко смешать с полицейским учреждением… знакомство со всем этим невольно возбуждало вопрос: „Почему везде в наших правящих и интеллигентных сферах так много темного и так мало светлого?“…

…Я продолжал еще верить в возможность действовать легальным путем в пользу народа, однако жизнь скоро заставила меня потерять эту веру.

…Все бессмысленное, все, поддерживающее в народе суеверие, невежество, у нас может без всякого препятствия распространяться в десятках тысяч экземпляров, а всякая дельная книга, где бы народ мог найти честный совет, полезные сведения, правдивый рассказ из собственной его жизни, преследуется как вредное, развращающее… Всякая ложь о благополучном житии нашего народа распространяется беспрепятственно… Нелепые вымыслы вроде того, что наши крестьяне щеголяют в цилиндрах, печатаются на казенный счет, то есть на деньги голодных и оборванных крестьян… И не иметь свободы изобличить эту ложь, не иметь права распространять даже сведения, собранные земской управой, — да можно ли оставаться равнодушным ввиду подобной возмутительной несправедливости?..

…Если вы хотите быть достойными Российского государства гражданами, то должны, единственно из страха тюрьмы и каторги, отречься от того, что считаете истиной…

…Меня крайне смущала противоположность требований государственной религии и правительства: евангелисты и апостолы говорят, что главнейший источник зла на земле заключается в частной собственности, а защитники государственного порядка твердят: „Частная собственность есть основа всякого благоустроенного государства, и, кто проповедует противное, достоин тяжкого наказания“…

…Если нравственность и справедливость требуют, чтобы человек был благодарен тому, кто доводит его до голодной смерти, то, конечно, русский народ должен быть благодарен своему правительству…

…Теперь, как и прежде, российские граждане нисколько не гарантированы от произвола администрации; ни личность, ни дом их не пользуются правом неприкосновенности; во всякую минуту их могут без достаточных поводов подвергнуть обыску, сажать в тюрьму, ссылать на поселение…

…Благодаря выгодности моих стенографических занятий, мне легко было увлечься погоней за наживой, и я рад теперь, что избавился от этого омута, который понемногу начинал было втягивать меня; я рад, что окончательно отпал от „ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови“ и вступил в „стан погибающих за великое дело любви“. Если в жизни мне не удалось принести большей пользы народу, то, по крайней мере, кончу жизнь со спокойной совестью, с сознанием того, что поступил так, как велел мне долг»…

Теперь нам ясно, что Мышкин не мог примкнуть к «стану ликующих, праздно болтающих», ибо с молоком матери впитал в себя ненависть к богатым хищникам. Другое дело — какой путь избрать для революционной борьбы. Этот вопрос решал для себя не только Мышкин — решало целое поколение.

Вот основные тезисы идейных вождей народничества.

Лавров:

«Перестройка русского общества должна быть совершена не только с целью народного блага, не только для народа, по и посредством народа. Лишь уясняя народу его потребности и подготавливая его к самостоятельной и сознательной деятельности для достижения ясно понятых целей, можно считать себя действительно полезным участником в современной подготовке лучшей будущности России. Лишь тогда, когда течение исторических событий само укажет минуту переворота и готовность к нему народа русского, можно считать себя вправе призвать народ к осуществлению этого переворота. Революций искусственно вызвать нельзя, потому что они суть продукты не личной воли, не деятельности небольшой группы, но целого ряда сложных исторических процессов. Самая попытка вызвать их искусственно едва ли может быть оправдана в глазах того, кто знает, как тяжело ложатся всякие общественные потрясения именно на самое бедное большинство, которое приносит при этом самые значительные жертвы…»

То есть сначала агитация, сначала подготовка, все преждевременное преступно. Но Лавров был убежден, что готовить лучшее будущее смогут только «избранные, критически мыслящие личности». И раньше, чем воспитывать народ, революционеру надо воспитать самого себя.

Однако эту тактику выжидания и надежду на «постепеновщину» зло высмеивал Бакунин. Он говорил:

На просвещенного мужика надеетесь? Думаете постепенно, потихоньку, при помощи всеобщего голосования, при помощи земства и Учредительного собрания привести мужика к революции?.. «Утверждают, что должно прежде всего научить народ, а когда он научится и поймет свои права и обязанности, тогда только можно его бунтовать… Чему же вы станете учить народ? Ни лицу, ни обществу, ни народу нельзя дать того, что в нем уже не существует не только в зародыше, но даже в некоторой степени развития… В русском народе существуют в самых широких размерах те два первых элемента, на которые мы можем указать как на необходимое условие социальной революции: он может похвастаться чрезмерной нищетой, а также и рабством примерным. Страданиям его нет числа, и переносит он их не терпеливо, а с глубоким и страстным отчаянием, выразившимся уже два раза исторически, двумя страшными взрывами: бунтом Стеньки Разина и Пугачевским бунтом… Народ наш глубоко и страстно ненавидит государство, ненавидит всех представителей его, в каком бы виде они перед ним ни являлись. Народ наш явным образом нуждается в помощи. Он находится в таком отчаянном положении, что ничего не стоит поднять любую деревню. Надо поднять вдруг все деревни…»