– Мудрая женщина эта Эмлин, – прервал Кристофер. – Я всегда ценил ее советы. Но неужели вы приехали ко мне только потому, что так велела Эмлин?
– Не только поэтому, Кристофер. Я приехала от отчаяния: лучше быть с другом, чем одной. Куда еще я могла поехать? Кроме того, мой бедный отец, хотя и был очень сердит на вас, велел мне– это были его последние слова, – если возникнет необходимость, просить вашей помощи и…О! Кристофер, я приехала, потому что вы клялись любить меня – я верила этому. Если бы я попала в монастырь, мать Матильда, настоятельница, хоть она добра и друг мне, может быть, и не выпустила бы меня оттуда, ведь ее начальник аббат, а он‑то мне не друг. Он хочет отнять наши земли и знаменитые драгоценности. Эмлин захватила их с собой.
За это время они переехали ров и очутились у крыльца дома, и поэтому, не ответив, Кристофер, нежно снимая ее с седла, крепко прижал к груди; это, ему казалось, было самым лучшим ответом.
Подошел грум,чтобы увести лошадей: он притронулся в знак почтения к шапке и с любопытством посмотрел на них, а Сайсели, опершись на плечо своего возлюбленного, прошла сквозь сводчатую дверь Крануэл Тауэрса и попала в зал, где полыхал яркий огонь. Перед камином, грея тонкие руки, стоял отец Нектон и оживленно беседовал с Эмлин Стоуэр. При приближении молодых людей разговор оборвался – очевидно, речь шла о них.
– Госпожа Сайсели, – несколько возбужденно сказал добрый старик, ‑боюсь, что печальные обстоятельства привели вас сюда. – И он замолчал, не зная, что добавить.
– Да, действительно, – ответила она, – если все, что я слышала, правда. Говорят, что мой отец убит злодеями, но я точно не знаю, за что и кем, и что аббат Блосхолма собирается взять меня под свою опеку и заточить меня в Блосхолмский женский монастырь, а я не хочу туда идти. Я убежала сюда от него,потому что у меня нет другого убежища, хотя вы дурно можете истолковать мой поступок…
– Только не я, дитя мое. Я не буду выступать против аббата, потому что по церковному уставу он выше меня, но, примите во внимание, я ему не присягал в верности, так как этот приход ему не принадлежит, и я не бенедиктинец5. Все же скажу вам правду. Я считаю этого человека бесчестным. Руки у него загребущие; мало того, он не англичанин, а испанец, которого кто‑то подослал сюда вредить нашему королевству, высасывать его богатства, устраивать бунты и доносить обо всем происходящем на пользу врагов Англии.
– Однако у него при дворе есть друзья. Так, по крайней мере, сказал мой отец.
– Да, да, у таких людей всегда бывают друзья– деньги покупают их, хотя, может быть, для него и ему подобных черный день недалек. Да, ваш бедный отец погиб бог знает как, хотя я давно думал, что ему несдобровать, ибо он всегда говорил правду, да и вы с вашим богатством– лакомый кусочек для Мэлдона. А теперь, что нам дальше делать? Это тяжелый случай. Хотите ли вы укрыться в каком‑нибудь другом монастыре?
– Нет, – ответила Сайсели, искоса взглянув на своего возлюбленного.
– Тогда, что же делать?
– О! Я не знаю, – сказала она и разрыдалась. – Что мне сказать вам, когда я в таком смятении и печали? У меня был единственный друг – мой отец, хотя временами он бывал груб. Однако по‑своему он любил меня, и я послушалась его последнего совета. – И, потеряв остатки мужества, она опустилась на стул и, схватившись за голову, стала раскачиваться из стороны в сторону.
– Это неправда,– смело сказала Эмлин.– Разве я, вскормившая тебя, не друг тебе и разве отец Нектон не друг, и сэр Кристофер не друг? Уж если все вы потеряли разум, то я его сохранила, и вот мой совет! Там, на расстоянии не далее двух выстрелов из лука, есть церковь, а перед собой я вижу священника и пару, которая сойдет за жениха и невесту. И мы можем найти свидетелей и кубок вина, чтобы выпить за ваше здоровье, а после этого пусть блосхолмский аббат беснуется. Что скажете вы, сэр Кристофер?
– Вы знаете, что я думаю, няня Эмлин; но что скажет Сайсели? О! Сайсели, что скажете вы? – И он наклонился над ней.
Она поднялась, все еще всхлипывая, обхватила его шею руками и положила ему голову на плечо.
– Я думаю, что это воля божья, – прошептала она, – и зачем сопротивляться ей мне – его рабе и вашей, Крис?
– А теперь, что скажете вы, святой отец? – спросила Эмлин, указывая на молодых людей.
– Что еще можно сказать? – ответил старый священник, отворачиваясь. ‑Если вы потрудитесь прийти в церковь минут через десять, то найдете там свечу на алтаре, священника на амвоне и дьячка с открытой книгой. Большего мы не можем сделать за такое короткое время.
Затем он замолк, словно ожидая ответа, но, не услышав возражений, прошел через зал и вышел в дверь.
Эмлин взяла Сайсели под руку, повела ее в отведенную им комнату и там, как могла лучше, подготовила ее к свадебному торжеству. Не было красивого платья,чтобы ее нарядить, да, по правде говоря, и времени, чтобы наряжаться.
Но она причесала ее красивые каштановые волосы и, открыв шкатулку с восточными драгоценностями– великой гордостью Фотрелов, самым редкостным и древними в округе, украсила ее ими. Она надела на ее высокий лоб обруч с ниспадающими с него сверкающими бриллиантами, привезенными, как рассказывала легенда, предком ее матери– Карфаксом – из Святой земли6, где когда‑то они были личной собственностью языческой королевы, а на шею ожерелье из больших жемчужин. Для ее груди и пальцев нашлись броши и кольца, а для талии – драгоценный пояс с золотой пряжкой; а в ее уши она вдела две лучшие драгоценности: две большие розовые жемчужины, похожих на цветущий боярышник, когда он начинает вянуть. Наконец, она накинула ей на голову вуаль из диковинно сплетенных кружев и с гордостью отступила назад, чтобы взглянуть на нее.
Теперь Сайсели, все время молчавшая и не сопротивлявшаяся, в первый раз заговорила:
– Как они попали сюда, няня?
– Твоя мать надела их, когда венчалась, и ее мать тоже, так мне говорили. И однажды я уже надевала их на тебя, когда тебя крестили, голубка!
– Может быть; но как ты привезла их сюда?
– Под платьем на груди.Не зная, когда мы снова вернемся домой, я привезла их, думая что когда‑нибудь ты выйдешь замуж и тогда они тебе пригодятся. А теперь, как это не странно, наступил час свадьбы.
– Эмлин, Эмлин, я уверена, что ты заранее задумала все это, и один бог знает, чем это кончится.
– Потому и бывает начало, дорогая, чтобы в предначертанное время наступил конец.
– О, но каким будет этот конец? Может быть, ты надела на меня саван. По правде говоря, я чувствую себя так, будто рядом со мной смерть.
– Она всегда рядом,–беззаботно ответила Эмлин.– Но пока она не трогает, – какое это имеет значение? Слушай, моя голубка; во мне течет испанская и цыганская кровь, а я верю предчувствиям и скажу тебе кое‑что для твоего успокоения. Как бы часто не протягивала смерть к тебе свою руку, она не тронет тебя долгие, долгие годы, пока ты со временем не станешь почти такой же худой, как она! О! У тебя будут горести, как и у всех нас, может, хуже, чем у большинства, но ты дитя Счастья, ты выжила, когда все остальные погибли, и ты победишь и поддержишь других, как кит поддерживает морских уток. Поэтому дай, как и я, щелчок смерти, – и она сделала соответствующий жест, – и будь счастлива, пока можешь, а когда будешь несчастна, жди, пока наступят счастливые дни. А теперь иди за мной и, хотя твой отец убит, улыбайся, как должно улыбаться в подобный час, потому что какой мужчина захочет печальную невесту?
Они спустились в зал по широкой дубовой лестнице, где ожидал их Кристофер. Смущенно взглянув на него, Сайсели увидела, что под плащом у него была надета кольчуга и меч был привешен сбоку к поясу; с ним было несколько вооруженных людей. С минуту он не отрываясь, в смятении смотрел на ее сверкающую красоту, потом произнес:
– Не бойся напоминания о войне в час любви. – И он дотронулся до своих блестящих доспехов.– Сайсели, наша свадьба столь же странная, как и счастливая, и кто‑нибудь может попытаться помешать ей. Теперь пойдем, моя дорогая леди. – И, низко поклонившись, он взял ее за руку и повел из дома; за ними следовала Эмлин, а вокруг, спереди и сзади, – слуги с факелами. Был сильный мороз, и снег хрустел под ногами. На западе, на сумрачном небе все еще горели последние красные отблески заката, а над ними, из‑за выпуклого края земли, поднималась огромная луна. В саду, среди кустов и на тополях, окаймлявших ров, черные дрозды и дрозды‑рябинники пели свою зимнюю вечернюю песню, в то время как вокруг серой башни соседней церкви все еще вились галки.