«Сжег Степан-пропойца хату…»
Сжег Степан-пропойца хату,
Отомстил, хмельной, врагу;
Уж давно твердил он брату:
Подожгу, да подожгу.
Все сгорело: скарб убогий,
Скот, на мужике кафтан;
И в дыму среди дороги
Ликовал хмельной Степан.
«Нет, сосед, ты мне не жалок!
Это дело неспроста:
Ты ссудил мне сотню палок,
Отплатил я, на-ко-ста.
Может, по миру, как нищий,
Ты с сумою побредешь?
Что ж? Моей отведать пищи
Не зайдешь ли, кум? Зайдешь…
Не поклонишься ли в ножки:
«Корку хлеба дай. Не тронь…»
— Писк в огне раздался кошки:
И Степан полез в огонь.
Статуя
Белый мрамор в темной нише
Бесприветен, недвижим;
Тишина вкруг камня тише,
Ночь светлеет перед ним.
Мглы покровы сбросив смело,
Обнажил он с торжеством
Красоту земного тела
В совершенстве неземном.
Кто-то смертными руками
Мрамор девственный согрел
И бессмертными чертами
В нем мечту запечатлел.
И томится образ вечный
В гнете мраморных оков
Для людей — нечеловечный,
Не небесный — для богов.
Из сборника «SPECULUMANIMAE» (С.-Петербург, 1911)
Нежность
В нас кровь одна. В одной утробе
Созрели тайно два зерна.
Мы не уснем в едином гробе,
Но в нас двоих душа одна.
Не слиться нам. Тела раздельны,
И я — не ты, и ты — не я,
Но нас роднит призыв бесцельный
И беспричинный бытия.
И бескорыстен, и бесплоден,
И неразрывен наш союз,
Нерасторжимостью свободен
И крепок властью тайных уз.
И чем мы дальше друг от друга
В заботах тягостного дня,
Тем совершенней облик круга,
С тобой связавшего меня,
Тем замыкается теснее
Безбрежной вечности кольцо,
И в нас двоих лишь нам виднее
Миров единое лицо…
Верна призванию земному
И власти тайны неземной,
Любя, отдашься ты другому
И будешь страстною женой.
Былые миги продолжая
Чудесной жертвой матерей,
Навек родная и чужая,
Родив, полюбишь ты детей.
И в час тревоги иль досуга,
Покорна благостной судьбе,
Среди толпы найдешь ты друга
С душою, близкою тебе.
Верна семье, верна чужому,
Узнаешь, что кому отдать…
Лишь для меня, но по-иному,
Ты будешь друг, жена и мать.
Лишь для меня, не тратя силы
И не меняясь в смене дней,
От колыбели до могилы
Сестрой останешься моей…
Не жаждем мы ни прав, ни дара,
И каждый светится в другом
Не ярким пламенем пожара,
А негасимым огоньком.
Печаль
В кожаном кресле усевшись покойно,
Бабушка вяжет чулок.
Мысли, как тучи, толпою нестройной
Тихо плывут на восток,
К годам минувшим, где солнце всходило,
К годам, где солнце взошло.
Там, вдалеке, зеленеет могила,
Воды блестят, как стекло.
Путь многолетний прошедшие рядом
Спутники, муж и жена,
Там, обменявшись тоскующим взглядом,
Выпили оба до дна
Жизни согласной душистый напиток,
Горькое зелье разлук.
Счастья былого исписанный свиток
Выпал из старческих рук.
Все и пришло, и ушло в свое время,
Жажду души утолив;
Страстных желаний тяжелое бремя
Смыли прилив и отлив.
Было так близко от них до могилы,
Ровен и гладок был путь, —
Глаз пригляделся, примерились силы,
Явность рассеяла жуть.
Нежно и мирно прощанье свершилось;
Память тиха и нежна.
Тихо баюкает все, что любилось,
Нежно грустит тишина…
Долгие годы прожив одиноко
В сонме детей и внучат,
Знает вдова, что стремнины потока
Юных от старых умчат;
Знает, что все увядает, что спеет,
Снов, как цветов, не вернуть;
Знает, что слабая старость сумеет
С кресла в могилу шагнуть…
В белом чепце над кудрями седыми,
С добрым и грустным лицом,
Бабушка жизнь доживает с живыми,
В прошлом живет с мертвецом.
Скорбь
Над свежей могилой в раздумье немом
Склонилась она и застыла.
Безмолвно, пустынно и тихо кругом,
Тиха и безмолвна могила.
И тихо, должно быть, под рыхлой землей,
Покорной привычным обрядам,
Где мертвый ребенок с умершей мечтой
Навек успокоились рядом.
Пусть нет им возврата, пусть нет им следа,
Пусть с прошлым грядущее схоже:
Лишь то, чего жизнь не вернет никогда,
И жизни, и счастья дороже.
Могильной плитой ограничен простор,
Бессильные руки повисли,
Угасшие взгляды гасят ее взор,
И мертвыми скованы мысли.
Под черной вуалью не видно лица, —
Над гробом ей жизни не видно.
Одно лишь страшит ее: жить без конца,
Одна только смерть ей завидна.
Глядит и не видит, и спит наяву,
К призывам живущих глухая.
И кто б ни сказал ей: «Тобой я живу»,
Ответила б: «С ним умерла я».