Изменить стиль страницы

V

Филипп был немощен и хил,
грехом родительским, должно быть, отягченный.
И часто говорил,
что скоро ждет его погост зеленый.
С трудом до пятого десятка дотянул.
Вдруг занемог и слег в начале Мая.
Болел он долго. Весь истаял.
Однажды вечером вздремнул,
и пробудившись, на портрет взглянул,
где был он намалеван
не то подрядчиком, не то дворецким,
с лукавством старческим и простодушьем детским,
И там, приникшую к нему, нежданно смерть заметил.
Не испугался. За приказчиком послал.
И глядя пред собой, лежал
и тих и светел.
Когда Андрей пришел, больной всех выслал вон,
и приподнявшись, сел в постели.
— «Пришел конец». Андрей стоял смущен.
А звезды радостно за окнами блестели.
«Немало мы с тобой трудились,
просторную засеяли долину, — утомились:
проверить надо бы, как семена взошли,
как прорастает мысль и расцветает слово».
Приказчик мял картуз в руках,
молчал, молчал и вымолвил сурово:
«Уж не забудь строителя земли
за все дела и мысли пристыдить.
Ему-то хорошо на небесах,
а людям — разве сладко жить?»
— «Уж пристыжу, не бойся, только бы дойти.
Но вот что я надумал ныне.
Все те, что жили раньше нас,
в грехе и зле, как мы с тобою,
когда им пробил час,
назначенный судьбою,
и светлые раскрылися пути
к вершине синей,
ужель не могут, радуясь в раю,
мечту оттуда устремить свою
к земле? Иль там, с другими схожи,
земной беды не помнят? Но не гоже
творить по-прежнему земное зло,
когда вокруг тебя все чисто и светло.
Надумал я составить памятку о том,
что там — вверху — для вас я строить буду,
что на земле я сотворю оттуда,
чтоб свет блеснул и здесь… когда-нибудь… потом.
О чем мечтать — я знаю. Ты — запишешь
и памятку положишь в гроб со мной.
Вот стол, перо, бумага». — И больной
устало голову склонил к подушке. Стало тише
в большой и темной комнате, как в храме
пред службою. Неловкими руками
приказчик свечку засветил, бумагу
взял и перья очинил.
— «Ну что, готов? Пиши разборчиво и точно,
как буду говорить… У девы — непорочной —
родится… Что уставился?» — «Да как же так?
И непорочная, и дева, — а родит?
Тебе б о том мечтать, чтоб умным стал дурак,
голодный сытым, праведным, кто грешен,
свободным, кто оковами звенит,
и радостным, кто неутешен, —
чтоб всякий, кто страдал…»
Но речь горячую хозяин оборвал:
«Все будет, будет.
Иными станут люди,
когда иного на земле узрят.
Ведь каждый день не Бога ли творят?
Но бога в небе — не земного Бога.
Немного сил и времени немного
осталось мне теперь.
Не мудрствуй, но поверь,
не соблазнись, а помолись о чуде.
Что ты напишешь, закреплю я прочно,
что закреплю, то будет, будет…
Пиши: «Родится сын у девы непорочной…»
То было некогда — на русской ли равнине
иль на чужбине
средь племени чужого? —
за много лет до Рождества Христова.
1915

РЕЦЕНЗИИ НА СБОРНИКИ С. РАФАЛОВИЧА

В. Брюсов. С. Рафалович. Светлые песни

В одном стихотворении автор говорит о себе: «Я жажду бесконечного… страданий необъемлемых, страстей неизживаемых»… Эти модные желания не очень к лицу его музе, трезвой, умеренной и рассудительной. О поэзии г. Рафаловича можно сказать его собственным стихом: «Там разум входы стережет». В ней нет порыва, нет прозрений, к ней всего менее подходили бы слова Фета о «даре безумных песен». Объективное творчество везде более удается автору, чем чистая лирика. Лучшие вещи в книге те, где сам поэт исчезает за образами, заставляет говорить за себя свои создания: такова баллада о «Лигее», сонеты о Еве и о Терезии, стильная пьеса «XVIII век», «Два друга» и т. п. В философских раздумьях, объединенных в лирическую поэму «Душа и мир», есть интересные мысли, но они остались бы ровно столь же интересными, будь изложены прозой. С внешней стороны стихи г. Рафаловича, за редкими исключениями, незвучны и однообразны; один и тот же размер (чуть ли не половина всех стихотворений написаны хореическими четверостишиями), одни и те же приемы, сходные образы — повторяются на многих страницах. Есть погрешности языка, если только это не licentia poetica, в таком случае неудачные.

Валерий БРЮСОВ. «Весы». 1905, № 12.

А. Курсинский. С. Рафалович. Светлые песни

Сергей Рафалович. СВЕТЛЫЕ ПЕСНИ. СПб. 1905. Издание «Содружества». Стр. 176. Цена не обозначена

Большую смелость взял на себя молодой поэт, ныне выступающий перед нами своею первой книгою стихов, назвав эту книгу «Светлые песни». Мы категорически должны упрекнуть его за эту смелость, как автора, не оправдавшего ни того, ни другого обещания. Если некоторой части его стихотворений и нельзя отказать в названии «песен», то приложение к ним эпитета «светлых» возможно лишь по тем соображениям, по каким римляне рощу называли lucus: от non lucendo.

Стих г. Рафаловича увертлив и гибок, силен и плавен. Под его рукою — он под рукою мастера. Но этим исчерпывается все, что есть общего между этим мастером и певцом. Древние философы, ученые, законодатели облекали в стихи свои системы… Неустанное совершенствование живого слова, быть может, сделает в далеком будущем стих единственной формой речи даже для обыденных потребностей человеческого общества… Но стройность стиха еще не есть та музыка, которой требует от лирика Поль Верлен в своей «l’Art poetique».

Не музыкальность, а музыку имеет он в виду в своей знаменитой фразе:

«De la musique avant toute chose!»

музыку, ergo живое чувство, то единственное, что призвана выразить музыка и что способна она выразить по своей природе.

Это живое чувство отсутствует почти во всех произведениях г. Рафаловича. В стихотворении «Полюби в себе без спора» (стр. 67) автор сам требует от поэта, чтобы он полюбил дух мятежный, он убеждает, что