«Все напряженней и любовней…»
Все напряженней и любовней
Смотрю я в сумрачную даль.
Синеет купол над часовней,
Где молится моя печаль.
Она приветливо мерцала
Мятежной прихоти моей
В прозрачном золоте бокала
И в темном золоте очей.
Теперь всему я знаю цену,
Не изумляясь ничему
И даже горькую измену
Простил бы сердцу моему.
Но безрассудных упований
Оно, как в юности, полно,
Пока над Верою, в духане,
Пью кахетинское вино;
Иль по равнине проезжаю,
Где твой белеет отчий дом;
Иль одиноко засыпаю
В дворце старинном и пустом.
Не все исполнится, что снилось,
И не о том моя мольба.
Листом осенним закружилась
Моя осенняя судьба.
И грустный шепот листопада
Под тающим огнем зари
Старинным, заглушенным ладом
О блудном сыне говорит.
«Струею ровной жизнь текла…»
Струею ровной жизнь текла,
Сменялись мерно свет и мгла,
И ласково земная ширь
Очаг покойный облегла.
Мелькали дни, и годы шли,
На уголь тлеющий зола
Ложилась мягкой пеленой.
И не страшна и не мила,
Едва заметная вдали,
Могила тихая ждала.
Сумел бы я свой век дожить,
Не сотворив добра, ни зла.
Но Бог иль рок судил не так:
Я вышел в сад — и ты прошла.
«Кружатся дни земные и светила…»
Кружатся дни земные и светила,
Сметает вихрь и листья и мечты.
И вот уж нет того, что мне дарила,
Что мне дарила ты.
Проходит рок, суровый и надменный,
Насмешливо прищурилась судьба;
А я стою, усталый и согбенный,
С цигаркою в зубах.
Дымлю, дымлю в лицо судьбе и року,
И этот дым — увы! — вся жизнь моя.
Не верю я ни Богу, ни пророку,
Ни в дальние края.
Все изменяет тем, кто не умерен,
И всем желанный гость, кто умален.
Но сердце, сердце, тихий звон вечерен
Не твой тревожный звон.
Ни меры нет, ни срока, ни предела
Для истины и прихоти твоей.
Ты — все, что есть: душа моя и тело,
И мир, и смена дней.
И что в тебе неугасимо тлеет,
Того вовек не может смерть пронзить.
Оно живет — все дальше, все милее —
Живет, как нужно жить.
Не умерло, что ныне вспоминаю,
Что умерло — о том душа молчит;
И памяти неслышные ключи
Гробниц не отмыкают.
«Ходит, бродит под окном…»
Ходит, бродит под окном
И грозит бедою.
Провались ты, черный гном
С бородой седою.
И откуда взялся ты?
И о чем пророчишь?
Как опавшие листы
Дни мои и ночи.
И давно расщеплен ствол
Дерева большого,
Под которым я нашел
Золотое слово.
Иль из черного дупла
Вылез ты совою
В ночь, когда я сжег дотла
Бремя неживое?
Но над пеплом что вещать?
Мертвым что пророчить?
А земля — благая мать
И чернее ночи.
Что же бродишь, непрощен,
Каркаешь до света?
Будь ты проклят, черный сон
Скорби неотпетой.
«За этим ли приехал я сюда…»
За этим ли приехал я сюда,
На торжище полуденного мира?
В зеленой бухте грузные суда,
А в небесах все золото Офира.
В конторах темных пестрые ковры,
В кофейнях говор всех народов юга;
И легкий труд пленительней игры
В ленивой неге знойного досуга.
И я брожу меж складов и дельцов
Под шелесты засаленных кредиток;
А ветер с моря мне струит в лицо
Знакомый, опьяняющий напиток.
Все тот же он, ласкающий дурман
Пророчеств злых и злых воспоминаний;
В прибое тот же отгул дальних стран,
Былая страсть опять глаза туманит.
По улицам, где ныне прохожу,
Ее шаги когда-то топотали;
Под пальмами бульвара нахожу
Лишь мне заметный след ее сандалий;
А дом, где девушкой она жила,
Я обхожу, очей не подымая,
Чтоб не спалила белых стен дотла
Моя тоска, бессильная и злая.
Но в грязном переулке есть притон,
Куда счастливый не входил от века.
За сорок пиастров я забвенный сон
Куплю сегодня у рябого грека.