«Пока мы не погибли от чумы…»
Пока мы не погибли от чумы,
От наводненья, от огня и серы —
Великой милостью не видим мы
Грядущих бедствий грозные размеры.
Как знать? Еще не завтра, может быть,
Не грянет гром, гроза не разразится.
Гнездо свое доверчивое вить,
Летать и петь не перестанет птица,
Пока убогим не замрет комком
На полусгнивших листьев черной груде.
Вот так и мы — пока еще живем
И дышим… — может быть, войны не будет.
А если будет? Если на корнях
Секира? Если покачнулись своды?..
— Да не отравит нас гнетущий страх,
Да не нарушит внутренней свободы.
«Как мало, как горестно мало…»
Как мало, как горестно мало
Осталось, о чем еще петь!
Прошедшее в омут упало,
Грядущего не разглядеть,
А то, что кругом происходит,
Такою тревогой томит,
Что сердце, сжимаясь, уходит
В свою глубину и молчит.
Вот так и живем одиноко,
Нерадостно и тяжело,
Средь чуждых людей, без намека
На дружбу, и свет, и тепло.
О, если б мы вспомнили сами,
Средь холода, ветра и тьмы,
Какими простыми словами
Могли бы утешиться мы.
«Ты говоришь: весь мир во мраке…»
Ты говоришь: весь мир во мраке,
И в преступленьях, и во зле,
Ты гибели читаешь знаки
У бедных смертных на челе;
Над чистою склоняясь розой,
Уже ты ищешь в ней червя,
Болезнь, и тленье, и угрозу
Угрюмого небытия.
Мой бедный друг, когда б ты видел,
Как царственно и просто как,
Наперекор твоей обиде,
Сквозь холод слов твоих и мрак,
Тебе на руки и на платье
Ложится предвечерний свет,
Как тихий отблеск благодати,
Как окончательный ответ.
Ребенку
Человечек ты мой, человечек,
Твой открытый доверчивый взгляд,
Чистый смех и наивные речи
Сердце греют мне и веселят.
Никакая печальная дума
На открытый твой лоб не легла,
Ты не знаешь еще, как угрюмо
В нашем мире, как мало тепла;
Как холодное взрослое знанье
Надмевает людские умы,
Как убоги все наши желанья,
Как мрачны и нерадостны мы.
Ты глядишь с безотчетной улыбкой, —
И в твои голубые глаза
Мир сияющий, легкий и зыбкий,
Ветер, солнце, цветы, небеса —
С благодатной вливается силой:
Цельных, подлинных образов строй,
Тех, которых еще не разбила
Жизнь поспешной и мутной волной.
«Как в этой жизни бедственной и нищей…»
Как в этой жизни бедственной и нищей
Мы все живем угрюмо, не любя.
О, если б знали мы, насколько чище,
Насколько лучше мы самих себя!
Дитя смеется, и его веселый
И чистый голос обличает нас:
За косный дух, упрямый и тяжелый,
За жесткие морщины возле глаз,
За жалкое, безрадостное знанье
О том, что веб проходит, как трава…
Нам всем даны прямым обетованьем
Простые и великие слова
О чистых сердцем, милостивых, кротких, —
Нам, никому другому: мне, тебе…
Зачем же эти несколько коротких,
Поспешных лет проводим мы в борьбе,
В недоброй суете, в ожесточенье,
Мы, земнородные, чьи голоса
Могли б вмешаться в ангельское пенье, —
И только оскорбляют небеса?
«“Беатриче, Лаура, Изольда, — плеяда…»
«Беатриче, Лаура, Изольда, — плеяда
Изумительных, тонких, певучих имен,
Золотые цветы за оградою сада,
Неземное виденье, несбыточный сон.
Как влечет за собой, как таинственно ранит,
Этот странный, смертельно-пленительный зов,
И какою тревогою сердце туманит —
Не найти для нее выражений и слов…»
Нет, не синие дали, не дымные горы
Помогают нам жить, не виденья во мгле, —
Но простая любовь к человеку, который
Ждет, чтоб мы охраняли его на земле.
Да, к такому, как есть, без прикрас и нарядов, —
Но насколько же проще, правдивей, верней —
Эта жалость к тому, кто находится рядом,
С каждым днем, с каждым часом все больше, нежней.
«Победителей нет — и не будет…»
Победителей нет — и не будет.
Если кто и останется жив, —
Никогда он уже не забудет
Ослепительный, огненный взрыв,
И на месте цветущего града
В кружевных колоннадах, в дворцах, —
Призрак гибели, тленья, распада,
Щебень, пыль и обугленный прах.
Так о чем же поешь ты нам, птица,
В мягком свете купаясь крылом?
Или, может быть, нам только снится
Дикий сон с безысходным концом,
И твоя золотая беспечность
Бесконечно мудрее: за ней
Сразу — свет и сиянье, и вечность,
Недоступные взору людей.