Апрель
Я не люблю зимы, ее метелей,
И хлопьев в воздухе, как стаи мотыльков,
Ее трескучих ледяных оков —
И в январе мечтаю об апреле.
«Апрель, царевич светлый, не пора ль?»
Ах, нет еще — еще февраль,
А после март, — его обманчиво дыханье,
Но зори марта — как вишневый сок,
Но зори — как безумной кисти пламенный мазок,
Но зори — как холодного пожара полыханье!
И вот — пришел мой радостный апрель
С лицом порочным и наивным —
И как звонка, как переливна
Его свирель!
Я не люблю зимы — ее морозов, вьюг, метелей
И в январе уже — с тоской мечтаю об апреле.
Слова
Как обидно, когда красивое слово
Служит для названия чего-то темного, злого.
Например: как красиво Слово — пиво.
Будто в жизни многоцветной, далекой от нашей —
Золотой легкий напиток в золотой чеканной чаше.
И вдруг — это то, что пьют толстые, тяжелые,
И от него опьянение грубое, невеселое.
Так хочется, чтобы все прекрасное в мире
Было как царь — в короне и порфире.
Дар Яриле
Мне хочется стихи мои, как жемчужинки, снизать
В легкое узорчатое ожерелье,
Потом снова шелковинку развязать —
Разбегутся зернышки говорливой трелью.
Я их соберу, ссыплю в ларец
И понесу в золотой дворец,
А там, если посмею,
Я их подарю
Среброкудрому царю,
Царю Берендею.
ЖАР-ПТИЦА (Алтайское Лито № 2, 1922)
Вы дали крылья моему перу,
Стремительность — его полету,
И я слова теперь беру
Из золотого водомета.
Взлетает к солнцу пенный водомет
И сеет капельные стрелы.
Он — золотой, он — как алтайский мед,
А водоем его — весь белый.
И я сижу на мраморном краю —
Вся в радуге, как некая жар-птица.
И я молчу о том, о чем пою,
И я пою о том, о чем молчится.
I. КУКЛЫ
Куколка из ситца
I
В воду он вошел по колена.
Так приятна ногам загорелым вода!
Называется она Маргарита или Елена,
Разве может она на это смотреть без стыда?
Стыд, это — первое женское дело,
А любопытство — второе.
Как же, чтоб девушка на него не поглядела,
На этого смуглого героя?
Спряталась скромница в частый осинник —
И глаз отвести не может, —
Уж очень вода в озере синяя,
Уж очень золотая у него кожа.
Вот бы посмотреть, как он будет плавать,
Как нырнет, затаив дыханье!
О пловце по всему селу идет слава,
А даром село говорить не станет.
И до чего стройные у него руки!
Как березки на той елани.
Дрожит стрела в ее натянутом луке —
Вот-вот полетит и ранит.
Вышел он мокрый на песчаный берег,
Вытерся простыней мохнатой
И, похожий на хищного, гибкого зверя,
Идет мимо нее куда-то.
Миг — и девушка перед ним.
— В чем дело? —
Глаза в глаза. Она не боится.
— Вы молчите? А я думал, спросить меня хотела
О чем-нибудь куколка из ситца. —
Улыбнулся — и мимо. Как не бывало.
Спокоен, чужд, далек, надменен.
Вспыхнули гневом ее кораллы,
Сверкнули в глазах красные тени.
Невредим! Спокоен! Смеется! Вот как!
И бежит она гневная, бурная на берег,
Отвязывает от колышка чью-то лодку,
Гремит цепью, чтоб гнев умерить.
Невредим! Спокоен! Смеется! Вот как!
Буйная, кружит на озере синем,
Кружит, гневная, узкую лодку,
То в камыш ее загонит, то в тину;
Кружится, как птица над редкой добычей,
Добыча скользит, не дается.
Костром золотым горит сердце девичье,
А добыча смеется.
На заре усталая к отчему дому
Пришла и легла у порога,
И снится ей голос еще незнакомый…
Озеро… Осинник… Дорога…
Утром отец седовласый будит:
— Дочка, ты что не в постели? —
Сонная, грезит о сладостном чуде:
Стрела… Раненый… Озеро… Ели…
И вся заалевшая на утреннем свете,
Идет — глаза в тумане.
Суждено ли врага сегодня встретить?
И как он смеяться станет?
И будут ли в смехе счастливые слезы
От ласки стрелы звенящей,
И руки, стройные, как молодые березы,
Задрожат ли в зеленой чаще?
II
Жаркий вечер. Луна сквозь тучи.
Ждут дождя не дождутся травы.
Тетива напрягается все круче, круче,
И руку толкает лукавый.
Идет она, стройная, по зеленому косогору, —
Вечером он темно-лиловый, —
Идет, гадает: — Встречу ли скоро?
Встречу ли когда-нибудь снова?
А в тучах серебряные ломаются сучья,
Вспыхивают золотые костры.
Ах, эти июльские грозовые тучи —
Смерть для нашей сестры!
— Куда вы одна? Куда так поздно?
Ее сердце покатилось в омут.
Посмотрите, тучи какие грозные,
Вам надо бы сидеть дома.
Тетива напрягается круче, круче
Стрела дрожит от гнева,
Пылают золотые и серебряные сучья
В полях звездного посева.
Стрела запела и, как тонкое жало,
В светлой тьме его глаз
От жадной радости и тоски задрожала,
Стрела в его сердце впилась.
Что же, охотница, или стрел отравленных
Не хватило для редкого зверя?
Или ты богом охоты оставлена
За то, что устала верить?
Стоит твой лев пред тобой невредимый,
И улыбка во тьме чуть алеет.
Или удар скользнул куда-нибудь мимо?
Или руке твоей надо быть злее?
— Что же вы молчите? Разве вы немая?
Она не глядит, не смеет,
О чем он говорит — она не понимает.
Что с нею?
Стоит вся бледная, глаза в тумане.
Бедная Маргарита-Елена!
Он опять невредим, он опять не ранен,
Он опять избежал плена.
— Жаль, что немая, а мы бы поболтали,
Я сегодня не очень занят. —
Милая охотница, друга едва ли
Найдешь во вражьем стане.
Ты умница, что ему не сказала даже
Простого прощального привета.
Пусть он друзьям своим расскажет,
Что ты как воин одета,
Что на тебе стальная сверкает кольчуга,
Что горят твои кованые латы,
Что и он во вражьем стане не нашел друга,
А ведь дрогнуть легко могла ты.
Где же охотница? Смеется добыча —
— Не во вторник? Ну что ж, значит в среду.
Хочет девочка соблюсти все приличия
И сделать потруднее победу. —
Он один на косогоре, на темно-лиловом.
Слышит охотница. — Где вы? —
И одно маленькое, короткое слово
На губах своих выжигает гневом.
Разорвалось небо серебряной раной
И захохотало над косогором,
На котором люди ведут себя так странно,
Забавляются таким вздором,
И пообещало земле, что дождь сейчас хлынет,
Смоет след человечьей отравы,
И запахнут луга горькой полынью,
И запахнут медом травы.