— Как Лейла? — тут же спросил у Семеняка Корнеев.
— Ничего страшного, командир. Теперь — точно. Офицер пытается ее уломать по-хорошему. Так что до насилия вряд ли дойдет… Во всяком случае, не сразу. Успеем помочь девчонке. У вас что?
— Троих убрали. Еще десяток наши парни во временной землянке караулят. Крепко спят, гады, будить жалко… Выкурить их, что ли?
— Товарищ майор, товарищ майор… — тихонечко позвал Корнеева Гусев. — Сержант Мамедова с лейтенантом в лес вошла. Солдат один остался. Разрешите, я сниму?
— Давай, — кивнул майор.
Иван, прячась в кустах, прокрался на дистанцию уверенного броска, подождал, пока стоящий боком немец повернется к нему лицом, и метнул нож.
Старший солдат Вассермюллер удивленно посмотрел на торчащую из своей груди рукоять, даже успел положить на нее ладонь, но на большее у него не хватило силы. Франц жалобно всхлипнул, пошатнулся и стал оседать.
Упасть ему не дали. В три прыжка преодолев разделяющее их расстояние, Гусев подхватил немца подмышки и потащил на обочину. Шума приближающихся машин еще не было слышно, но все равно — трупы немецких солдат на дороге валяться не должны… Непорядок.
Ему на помощь бросился Пивоваренко, а Корнеев с Семеняком поспешили выручать радистку.
Могли и не торопиться. Молоденький лейтенант был так наивен и беспомощен в ухаживании, что сунув банкноты девушке, дальше просто стоял рядом — явно не зная, с какого боку к ней подступиться. То ли ожидал, что она сама, как в борделе, все за него сделает. То ли попросту наслаждался присутствием юной красавицы, от чего отвык за военные годы.
Понаблюдав за юнцом несколько секунд, Корнеев отрицательно мотнул головой, запрещая ефрейтору самостоятельные действия, и, приняв решение, открыто вышел к уединившейся парочке.
— Guten Tag. Schöner Auswahl, Leutnant. Nahebringen mich mit Jungfrau? Echter Schönheit…[19]
Незнакомый эсэсовец был само благодушие, и это пугало больше всего. Вчерашний школьник, еще не привычный к офицерским погонам, тут же вспомнил, что эта засада его первое самостоятельное задание, которое он, судя по всему, успешно провалил. И теперь новоиспеченному лейтенанту грозит как минимум Восточный фронт. Да и то — в том случае, если начальство захочет вспомнить, чей он сын, и проявит снисхождение…
— Schuldiger.[20]
— Ну ну… Не тушуйся, дружище. Все мы были когда-то молоды, — огорошил его Корнеев, произнеся пару фраз по-русски, а потом снова перейдя на немецкий язык: — Жить хочешь?
— Это что, шутка? — опешил немец. — Как прикажете вас понимать, господин оберштурмфюрер?
— Да так и понимай, парень. Перед тобой те, кого ты ждал в засаде. Русские диверсанты. Поэтому и спрашиваю: жить хочешь?
Одновременно с этим ефрейтор Семеняк продемонстрировал немцу нож.
— Хенде хох! Так понятнее?
Немец дернулся в сторону, но дорогу ему заступила девушка. Строго глядя в глаза лейтенанту, она расстегнула его кобуру и вытащила из нее офицерский люггер.
— О, мой Бог… — выдохнул немец, более всего ошеломленный тем обстоятельством, что и эта милая девушка оказалась русской диверсанткой. А он-то почти влюбился в нее… Хотел даже отпустить. Не отдавать солдатам.
— С Богом после будешь договариваться, лейтенант!.. — нетерпеливо подстегнул его Корнеев. — Сейчас не время. Итак, я в третий раз интересуюсь: ты хочешь жить и спасти своих солдат, или — предпочитаешь умереть за фюрера?
О фюрере майор спросил опрометчиво и сам понял это, когда заметил, как подобрался парнишка. Правильная немецкая речь и форма эсэсовского офицера наверняка навели его на мысль о проверке.
— Дай я с ним потолкую, командир… — вмешался Степаныч. — Не верит он тебе, фрицем считает… Типа гестаповская проверка.
— Подожди… — остановил ефрейтора Корнеев и продолжил по-немецки: — Послушай, лейтенант. Долго уговаривать тебя я не собираюсь. Наши государства воюют уже четвертый год, и после всего того, что гитлеровцы натворили на моей родине, у меня не дрогнет рука тебя порешить прямо здесь. Но войне скоро конец. Так зачем проливать лишнюю кровь? Решайся скорее. Но не забудь: если захочешь выбрать героическую смерть, то вместе с тобой умрут все твои солдаты. Я прикажу забросать их, спящих, гранатами. Там в землянке и сгниют. И времени на раздумье у тебя нет. Ну? Сдаешься?!
— Да…
— Теперь наш выход, Кузьмич, — пробормотал Малышев, отряхиваясь и приводя в порядок форму. — Жаль, что у меня только унтер-офицерские погоны. Надо было каким-нибудь гауптманом вырядиться. Все больше доверия к словам. Ладно, я пошел, а то, чего доброго, покалечат нам сгоряча нашего пилота. Кто тогда рулить будет? А ты, старшина, — минут через десять подтягивайся. Вот, держи вторую «лимонку». С немецкими гранатами эффект не тот. Пока не выдернут шнур, угрожать смысла нет, а когда дернул — сразу бросать надо… Не позабыл еще, как мы того штабного полковника брали?
— Это на «Хенде хох», что ли? — уточнил Телегин, припомнив прошлогодний случай.
— Именно, — кивнул Малышев. — Только я сперва попробую их хитростью взять. Если все получится, они нам еще помогут с самолетом управиться. Но как бы то ни было, в любом случае надо сделать так, чтоб фрицы Колесниковым прикрываться не могли.
Малышев еще раз продемонстрировал старшине растопыренные пальцы обеих рук, напоминая о десяти минутах выжидания, и поспешил к дому. Вовремя…
Судя по шуму, доносившемуся изнутри лесной сторожки, допрос пленного стремительно переходил из разговорного стиля в прикладной. Как минимум во вторую стадию — когда угрозы начинают подкреплять оплеухами и затрещинами.
— Немедленно прекратить! — заорал Андрей, сильным пинком распахивая дверь. — Это спецоперация по проверке бдительности на охраняемом объекте! Пленник — переодетый офицер! Смирно, болваны! Кто здесь старший?
Капитан Малышев не случайно попал в разведку. Ведь при изучении иностранных языков труднее всего — не заучить наизусть сотню-другую словосочетаний, а уметь произносить их так, как коренной житель той или иной местности. И каким же изумлением стало для всех, а в первую голову для него самого, когда при поступлении в военное училище выяснилось, что деревенский парень не только прекрасно понимает немецкий язык на слух, но и разговаривает на нем с неподражаемым баварским акцентом.
Это обстоятельство послужило предметом для негласной проверки, в ходе которой оказалось, что Андрей Малышев, уроженец Алтайского края, совсем не уникален. В его родных Ротозеях так общаются все жители, считая это местным говором верхней части села, основанной лет триста тому назад переселенцами из Австрии. Приглашенные на поселение одним из царей и остановившиеся там из-за озера изумительной красоты. Которое, кстати, и название селу дало: «Roten See». То бишь — Красное озеро. Правда, со временем переименованное в более привычное для слуха русского человека и имеющее хоть какой-то смысл — Ротозеи.
Не усомнились в его произношении и немецкие солдаты. Кроме того, сыграла свою роль въевшаяся в мозг привычка к порядку и дисциплине… Если кто-то громко орет, тем более эсэсовец, пусть всего лишь унтер-офицер — значит, имеет на это право.
— Лейтенант Гумбольдт! — доложил о себе летчик, как единственный офицер среди присутствующих.
— Летун? — окинул его рассеянным взглядом Малышев. — К вам вопросов нет, господин лейтенант. Меня интересует старший этого, с позволения сказать, гарнизона? Кто отвечает за несение караульной службы?
— Шарфюрер Рондельман!
— Не уверен, что ты достоин столь высокого звания, солдат! — насмешливо хмыкнул Малышев. — Может, Рондельман, тебе стоит еще с полгодика поносить знаки различия роттефюрера? Что как нельзя больше соответствует количеству подчиненных вам людей! Как вы смели допустить, чтобы наш человек мог беспрепятственно выйти к самолету? А если бы это был русский парашютист?