Я, пожалуй, предпочла бы, чтобы надо мной насмехались, чем получить двадцать пять лет отсидки, а вот Хеня мог быть другого мнения и, пожалуй, поблагодарил бы пани Анну. Нет, не походил Хеня на убийцу, и, если бы замочил ненавистного казанову, не плакался бы потом в жилетку опекунше своей Вандзи, а скорее бы мстительно хохотал. Или бы упился в доску. Впрочем, пани Анна права. Такие нюансы не для полиции, комиссару они вряд ли покажутся достойными внимания.
Малгося молча и внимательно выслушала все сказанное.
— Нет, Хеня этого не сделал, — сказала она, садясь в машину. — Я бы на него не поставила, его стресс выразился в истерике и буйстве. А вот насчёт этих Пасечников… Надо бы ими заняться.
Все происходило одновременно, и все водопадом обрушивалось на голову бедного Вольницкого.
Габриэла Зярняк сначала по телефону заловила комиссара, а потом встретилась с ним лично.
Дом покойника стал доступным для родственников лишь два дня назад. А зря, стоило бы Вольницкому сделать это раньше. Но уж очень он был загружен кучей еще не решенных дел, а к тому же мучился неуверенностью в том, как эти дела проворачивал.
— Вы, пан комиссар, спрашивали меня, не пропало ли что из дома, — громогласно обратилась к Вольницкому женщина. — Дак вот, пропасть-то ничего не пропало, окромя той вещи с полки, а прибыть — прибыло.
Комиссар, заловленный на сотовый по пути к Анне Брыгач, ответил, что немедленно едет к Габриэле, чтобы увидеть, чего такого там у нее прибыло.
Приехав, увидел рядом с ворохом подготовленного к стирке белья какую-то грязную тряпку. Рассмотрев ее повнимательнее, следователь обнаружил на тряпке кровь, кофе и что-то жирное, явно не съедобное, с очень сильным запахом.
— Что это? — сурово спросил он.
Габриэла пожала плечами.
— Откуда мне знать? Похоже на шарфик. Вроде бы мужской, Мирек называл их кашне, но такого у Мирека не было. И вообще в нашем доме такой пакости не было. Только вот теперь я обнаружила, как принялась собирать вещи для стирки.
— И где вы это обнаружили?
— Тут, в корзинке с тряпками. Тогда я вытирала с себя кофий, хватала, что под руку попадется, всякие тряпки, и в корзину их. И салфетку, вот она! И тоже в кухонную корзинку. А эта вещь, должно быть, лежала там, где Мирек…
И опять, который раз, отругал себя Вольницкий за спешку и очередное упущение. Тогда, в день убийства, они пособирали орудия убийства, обеспечили сохранность следов вокруг трупа, но не осмотрели весь дом. То убийство показалось им несложным делом, убийца ворвался, ударил и сбежал. Комиссар так уверовал в описание убившей Кшевца женщины, чуть ли не схваченной на месте преступления, что у него не оставалось никаких неразрешенных вопросов. И торопился как на пожар. А надо было не торопясь как следует осмотреть весь дом.
Он развернул тряпку. И в самом деле мужское кашне. Фуляровое, нарядное, красно-розовые и голубые цвета, какие-то зигзаги и точки. Скользкий, мог легко соскользнуть по одежде или выпасть из кармана.
— Вы уверены, что раньше такого в вашем доме не было?
— Да хоть перед судом поклянусь, ведь я тут убираю и стираю, так что лучше Мирека знаю, какие тут вещи из одежды. И когда эти его суки поганые оставляли в нашем доме свои шмотки, я их двумя пальцами наверх относила, чтобы глаза мои больше не видели, и там оставляла. Девок обстирывать я не собиралась!
— А это не от девок осталось?
— Разве что от той только, которую я в тот страшный день здесь застала. Но как-то к ней это не подходит…
— Вы еще это не выстирали?
— Дак видно же. Выстиранное так бы не выглядело.
Новая надежда зародилась в измученной душе комиссара. Грязный шарфик, им пользовались, множество следов, ДНК… Может наконец что-то прояснится?
— Вот я о чем еще хотел вас спросить, — сказал комиссар, осторожно пряча вещдок в целлофановый пакет. — Вы знали Вивьен Майхшицкую?
— Значит, все остальное я могу в машинку покидать? — спросила Габриэла недовольно. — Больше чужого нет, остальное все наше. Вивьен Майхшицкая, еще чего выдумали… Не она тут была. Ясное дело, знаю. А что? Ее уже давно здесь не было, ведь Мирек гнал ее от себя, на порог не пускал и мне наказал, а она все равно без конца сюда таскалась! Такая нахальная лахудра, сил нет. А что?
— Могла знать о знакомствах вашего брата. Много знать.
— Много! Да она все о нем знала! Везде совала свой нос, вот вы с ней поговорите, она не из тех, что молчат, тараторит без перерыва. Все вам выложит.
— Нет, теперь уже не тараторит. И не выложит. Ее уже нет в живых.
— Это как нет в живых?
— Случайная смерть. В тот же день умерла, что и ваш брат.
— Скажите, какое дело! — удивилась Габриэла, не слишком огорчаясь. — Жаль, что не раньше, хоть на одну было бы меньше… Надо же… И что же с ней приключилось?
— Как долго вы ее знали? — спросил Вольницкий, игнорируя ее вопрос.
— Да добрых… несколько лет. Но я меньше ее знала. Мирек больше. И Кристина, значит, его жена, а я только со времени их развода. Раньше та не показывалась тут, Крыська ее не пущала, и вообще при ней девки так сюда не пхались.
— А как вы познакомились?
Габриэла задумалась, непроизвольно глянула на плиту, включила электрический чайник и потянулась за стаканами.
— Пану кофе или чаю?
Вольницкий ощутил, как изменилась атмосфера в доме, видно, известие о смерти Вивьен сказалось благотворно на настроении суровой Габриэлы. От угощения он не отказался, вспомнив отличный чай, которым его в этом доме уже поили.
— Из-за сада, — задумчиво отвечала Габриэла. — У нее был садик, а Мирек что-то там сажал. Вечно она выискивала для него какие-то работы в своем саду, а разбиралась в этом, как… не знаю кто. Он мне как-то жаловался, дескать, что бы там он ни сделал, она обязательно все перепортит. Специально для того, чтобы он приехал. Но потом его продала, тогда-то и начались ее визиты. Едва Кристина съехала, а уж она тут как тут.
— А не рекомендовала ли она пана Мирослава какому-нибудь другому покупателю?
— Всем рекомендовала. Только предпочитала мужчин; а не баб. И сразу хай поднимала, как только Ми- рек начинал крутить с новой покупательницей.
Они уселись за кухонный стол.
— Были такие, что не любили ее?
— Да кто ее любил? — фыркнула Габриэла и пододвинула комиссару сахар. — Такая уж она была, что любить ее никак нельзя было. И смех у нее какой-то лошадиный, и голос скрипучий да хриплый, а как добиралась до Мирека — буквально липла к нему. Уж он, бедняга как мог скрывался от нее, хотя клиентов она ему поставляла много, тут надо отдать ей справедливость, старалась баба. Да только все они оказывались какие-то неудачные, так что брату никакой корысти от них не было. Одни неприятности. Все, что исходило от этой ведьмы, приносило неудачи — и клиенты, и сад ее, в котором ничего расти не могло.
— А не могли бы вы назвать хоть одного человека, которому она говорила о вашем брате?
Габриэла напряженно принялась вспоминать.
— Вот, вспомнила вроде… Какой-то не то Мадей, не то Майдан… О, Майда! Даже раз сюда приезжал, скандал устраивал. И опять из-за нее. Что-то она его уговорила купить, обработала покупателя, тот поддался и купил, а оно не росло. Или, наоборот, слишком сильно росло, я не вникала. И выходит, что она вроде как науськивала…
Майда, Майда… Память у Вольницкого заработала на ускоренных оборотах. Ведь какой-то Майда является одним из тех, у кого нет алиби. Ну, тот самый, что устраивал пешие прогулки ради здоровья. А второй, Хенрик Вензел, был у следователя, можно сказать, в руках, и он сам отпустил его вместе с магнолией. Правда, велел приехать к ним в отделение. А теперь в распоряжении комиссара грязное кашне, так сказать, подарочек от мертвеца. И следователю сдается, что кашне больше подходит к Хенрику, чем к Майде. Но вот приедет ли Вензел в полицию?
Не докончив выспрашивать Габриэлу, хотя чай ее выпил весь, следователь покинул дом покойника, держа сотовый у уха и крепко прижимая к груди пакет с кашне.