Вандзя Сельтерецкая сидела в недавно привезенных туях и проливала горючие слезы. Стоя на краю зеленого массива, ее хозяйка и опекунша Анна Брыгач произносила обвинительную речь:
— …дура набитая, недотепа, каких свет не видел! У меня в глотке пересохло, ну сколько я могу тебе втолковывать! Уже еле языком ворочаю. А ведь я тебя предупреждала, добром это не кончится! Нашла Ромео, ослица! Принца на белом коне! А ты словно оглохла и ослепла, ничего не соображала, словно не голова у тебя, а кочан капустный! И если бы не твоя мать, тебя давно бы тут не было, нет у меня сил видеть эту тормозуху! А ведь я за тебя отвечаю, так хоть теперь веди себя умнее, прикинься ветошью и не больно трепись перед ментами! Хорошо, что я эту смазливую мразь сразу раскусила с первого же его саженца. И знала, с кем имею дело. Да употреби я на дело то время и силы, которые на тебя потратила! И все впустую. Вон отсюда, кончай реветь и отправляйся домой! Сию же минуту! Оглохла? Не доходит? С тобой толковать — что вот с этим пнем трухлявым. Да у любой курицы мозгов больше, чем у тебя. Натерпелась я с тобой, ничего не скажешь. А что это там журчит? Дрянь последняя, ты и кран не прикрутила?!!
Комиссар Вольницкий стоял недалеко за пани Анной и с интересом выслушивал ее поучения неразумной девахе. К его большому сожалению, хозяйка оборвала речь и, кузнечиком перепрыгнув длинную шеренгу низеньких туек, закрутила кран. Журчанье прекратилось, Анна уже собралась выдать неразумной очередную порцию жизненной правды, да заметила полицейского и затолкала ее обратно в себя.
— А, это вы, — не очень радостно приветствовала она полицейского. — Слушаю, в чем дело?
Комиссар, указав на зареванную Вандзю, уже раскрыл рот, чтобы сообщить о желании побеседовать с девушкой, но ему не дали и слова сказать. Пани Анна оказалась проворнее:
— Ее пока оставьте в покое. Влюбилась, идиотка, в покойника, и сами видите — такое горе у человека! Сейчас она успокоится и придет в себя. Ну!!!
Угрожающее «ну!» относилось не к комиссару, а к скорчившейся в туях несчастной Вандзе, которая зарыдала с удвоенной силой. Анна Брыгач решительно направилась к дому, и попробовал бы следователь не последовать за ней!
Впрочем, он поступил правильно, в чем немедленно убедился. Там уже его поджидали все перечисленные хозяйкой плантации свидетели, подтвердившие ее воскресное алиби. На встречу с представителем закона их привело примитивное любопытство, и они этого не скрывали. Ни у кого из присутствующих не оказалось на совести не только преступлений в прошлом, но даже и проступков, никто не испугался мента, и все охотно давали показания. Из последних неопровержимо следовало, что воскресный вечер они провели в угодных Господу Богу нашему трудах. В обществе пани Анны, а как же!
Комиссар не был дураком, понял, с кем имеет дело, не стал ни к чему придираться и порадовался, что одним доказательством алиби подозреваемого у него стало меньше. Теперь он мог заняться все еще не помнящей себя от горя Вандзей.
Вандзя послушно вылезла из туй и пошла в дом. Правда, на вопрос, где она была в роковое воскресенье и что делала в указанное время, Вандзя залилась горькими слезами, но в потоке слез попадались и слова. Из них удалось понять: на дискотеке она была, так себе, поехала, чтобы развлечься, откуда ей было знать, что в это время происходили такие ужасные вещи!
— Так себе одна и поехала? — удивился комиссар.
— Однааааа… — прорыдала она.
— А почему же одна? У вас разве нет знакомых….
— Я не хотелааааа…
— Принца она ждет, — прошипела откуда-то сбоку пани Анна.
Вольницкий попросил не мешать допросу свидетеля, но уже начинал терять терпение, ведь поток слез не уменьшался. Наконец в этом потоке удалось выловить одну маленькую рыбку. Вандзя поехала на дискотеку одна потому, что надеялась встретить там пана Кшевца.
— Вы с ним договорились о встрече?
— Нееееее…
— А он должен был там быть?
— Неееееее… Но мог…
Вольницкий был озадачен. Ему казалось, пан Кшевец уже вырос из дискотечного возраста. Мог быть… А по какой причине?
— Пан Кшевец посещал дискотеки?
— Неееее…
Много сил и времени ушло у полицейского, чтобы получить еще одну информацию. На дискотеке, где Кшевец в принципе не бывал, Вандзя, вовсе не договорившаяся с ним о встрече, уселась недалеко от входа и не сводила глаз с двери, представляя себе, как ОН там появляется… Абсолютно бессмысленное и непонятное поведение подозреваемой. Если бы пан следователь был молодой, безнадежно глупой и смертельно влюбленной девушкой, он бы не удивлялся и все понял. Но он ею не был, и в его душе зародилось подозрение. И последовал обязательный в таких случаях вопрос:
— Кого вы там встретили из знакомых? Кто-нибудь может подтвердить, что вы там сидели?
Похоже, у Вандзи слезы уже иссякли, она смогла говорить членораздельно:
— Откуда мне знать? Может, кто и видел меня там.
— Что же, вот так вы и сидели все время, не танцевали, и никто не пригласил танцевать красивую девушку? Не пытался с вами познакомиться?
— Не знаю… Вроде один приставал, прицепился как репей…
— Только один?
— Откуда мне знать?.. Может, и два, и три… Я не глядела на них, прогоняла.
— И до какого же часа вы там просидели?
— До половины одиннадцатого…
— Попрошу адрес дискотеки. И вашу фотографию. Разве что вы предпочитаете очную ставку?
— Дай пану фотку, работа не ждет! приказала неугомонная Анна Брыгач.
Шмыгая носом, Вандзя выполнила приказ. А Вольницкий приступил ко второй части своей программы:
— Как вы познакомились с Кшевцем и как долго это продолжалось?
Будь Вольницкий писателем, исследующим и описывающим меандры человеческой психики, социологом, психиатром, специалистом по изучению молодого поколения, сегодняшнего материала ему с избытком хватило бы до конца его дней. Вандзя продемонстрировала ему шкалу своих внутренних переживаний во всю ширь, от горизонта до горизонта. Пана Кшевца она встретила случайно, в питомнике мирабели, они выращивали красную сливу, редкость, ведь желтая больше распространена. И он так на нее смотрел… так смотрел… как никто! Она тоже с первого взгляда… Постаралась узнать о нем побольше и потом все старалась где-нибудь встретиться с ним, и он в результате влюбился в нее смертельно, и вообще… был такой, такой, каких и на свете нет! Ну конечно, она спала с ним, это какой надо быть глупой и слепой, чтобы упустить такой случай, и вообще… И он ее любил! Она точно знает — любил! Обещал ей, клялся — навсегда, но только надо подождать. И она ждала, вся в нетерпении, а он связывался с какой-нибудь выдрой, говорил — для бизнеса необходимо, ему самому противно. И она терпела и ждала… Он возвращался к ней, выдру по боку, а тут какая-нибудь новая вцеплялась в него когтями и зубами. И она опять ждала. Ей плевать было на всех выдр, она твердо знала — он любит ее одну! И она его так любила, так любила, что могла все претерпеть.
Ошарашенный избытком страсти, следователь пытался встряхнуться и использовать ее с пользой для дела. Жизненный и профессиональный опыт подсказали ему несколько возможностей, но их надо было хорошенько обдумать. Такой случай никак нельзя было упускать.
Очень недовольная, Анна Брыгач сидела неподалеку и тоже слушала эти признания. На вопросительный взгляд комиссара она отреагировала лишь пожатием плеч и выразительно покрутив пальцем у виска: дескать, деваха спятила на любовной почве. Вольницкий так и понял признания девушки, и красивой и сексапильной, но глупой как пень трухлявый.
Два вывода из допроса подозреваемой он, однако, сделал. Первый: не она убила Кшевца. Даже если бы в порыве гнева и офонарев от любви она, не помня себя, и прикончила негодяя или рука ее сама собой проткнула его секатором, сейчас бы из нее это вырвалось. Ну, хотя бы в потоке признаний промелькнуло: а теперь она на всю жизнь останется несчастной, сама виновата, своими руками лишила себя счастья или что-нибудь в этом духе. И второй: влюбленная без памяти Вандзя поставляла негодяю клиентов и делала ему рекламу, большая любовь превращала девушку в блистательного агитатора. Большинство счетов уничтожено, разорвано или вообще выброшено, сообщила Кася Сажницкая, а вот Вандзя может помнить, кому она советовала связаться с проходимцем, раз он так запал в ее душу, не могла не помнить и тех, с кем его знакомила.