Оба закурили. Собеслав даже счел нужным добавить:

— В основном Мирек делился со мной своими заботами. Я почти ничего о себе не сообщал.

— Почему?

— Мои дела его не интересовали. Ну как же, ничего для него интересного. За девками я не бегаю, великие актрисы, политики и прочие знаменитости для меня не существуют, не моя область, а то, что интересно мне — животные, минералы, мелкие детали в предметах искусства, — ему до фени. Я ведь фотографический маньяк, фотография не только моя специальность, но и мое хобби… Впрочем, это мое личное, вас не интересует, вам интересен он. Понимаю. Он все больше хвастался, и то, чем он хвастался, меня совсем от него отталкивало. Я уже чувствовал, куда он катится. Ему доставляло удовольствие обдурить человека, это его возвышало в собственных глазах, а меня, художника по натуре, он презирал. Он делает деньги, а я? И забывал, что вот за этот дом я свою половину заплатил наличными, он же ехал на кредитах…

— Стоп! — остановил разговорившегося свидетеля следователь. — Обдурить, вы сказали. Хоть какие-то подробности, может, фамилии?

— Да не слушал я его! Пропускал мимо ушей. Для меня главное — работа, для него — деньги. И я никогда не поменяю интересную для меня работу на лучше оплачиваемую. Наоборот, в собственных глазах я бы выглядел последним подонком. А тут вдруг мой брат, мне было стыдно за него и старался избегать разговоров о его постыдном «бизнесе». Из двух зол я предпочитал говорить о его женщинах, хотя в изложении брата и эта тема оказалась омерзительной.

— О! — обрадовался комиссар, — давайте поговорим о женщинах. О тех, с кем был связан ваш брат. Ну одну хотя бы запомнили? Или какое связанное с ними событие?

Свидетель наморщил лоб, так старался припомнить, и опять устремил невидящий взгляд в окно.

— Хоть одно?.. Дайте вспомнить. Последний раз, когда я здесь был… Почти три года назад. И знаете, даже целых два события. Но предупреждаю — ничего конкретного, запомнилось в общих чертах.

— Пусть в общих, — торопливо согласился следователь.

— Зацепило за сердце, вот я и запомнил. Какой-то уже очень пожилой человек решил на старости лет пожить в домике со своим садиком. Он совсем не разбирался в растениях, ни в деревьях и кустах, ни в цветах, никогда не имел с ними дела. И Мирек ему подсунул такое, такое… дрянь и гадость, сам так выразился. И хвастался, что еще содрал со старика три шкуры, дескать, клиент успеет отдать концы, пока до него дойдет, что обдурили, то есть сдохнет закупленная у Мирека флора. Ну не понравилось мне это тогда, а еще больше не нравится теперь, когда я доношу на родного брата полиции. О, холера, вы, оказывается, записываете?

— Не волнуйтесь, мы никогда не разглашаем то, что узнаем в показаниях свидетелей, — успокоил его полицейский. — А фамилия этого обманутого клиента?

— Ну конечно же, я ее не помню, хотя не уверен — брат ее, кажется, даже не называл. Обмолвился только: «Знаешь, это тот…», так что, возможно, кто-то знакомый. Но не помню.

— А второе событие? Вы сказали — запомнилось два.

— Вот именно, одно и другое, по контрасту. Тут речь пойдет о женщине, с которой он тогда связался, тоже немолодой, и не мог с ней справиться, она все крутила носом, была недовольна, устраивала ему скандалы. Удалось всучить ей лишь половину того, на что он надеялся. И злился, тоже рассчитывал, что спулит ей негодящий товар, а она помрет до того, пока раскусит обманщика. Как-то так получилось, я сразу услышал от него об этих двух случаях, потому и запомнились. Фамилии женщины тоже не знаю.

— Да, не очень-то вы мне помогли. А что с девицами?

— В тот год Мирек как раз с женой разводился или только что закончил разводиться, не уверен. Жена от него ушла, не выдержала. А с девушками… нет, ничего примечательного не могу припомнить. Тут он действовал по схеме: или просто для удовольствия, таких он долго не держал, менял как перчатки, или задерживал на какое-то время, если девица, кроме наслаждений телесных, поставляла ему еще и клиентов. Кого-нибудь из родственников, знакомых, или просто делала ему рекламу. Использовав нового клиента, он бросал его вместе с девушкой, давая и ей отставку. И вот что я еще хочу сказать, пан следователь. Я не намерен мстить убийце брата. Возможно, это мерзко с моей стороны, но полагаю — Мирек сам заслужил такую смерть. Его кто-то прикончил в аффекте, хотя, думаю, малость переборщил в этом своем аффекте.

Только теперь комиссар понял, что этого свидетеля переполняют весьма противоречивые чувства, всего и не поймешь: жалость к зверски убитому брату, неприязнь к неизвестному убийце, претензии к брату, теперь уже мертвому, и сильно развитое чувство справедливости. И еще много другого непонятного, наверняка и самому свидетелю. Комиссар не считал, что Собеслав что-то от него скрывает, а его имущественное положение легко выяснить. Да и сестра тоже говорила о младшем брате погибшего — оторвался от них, здесь почти не бывает, все шастает по заграницам. Алиби легко проверить. Гренландия, скажите пожалуйста… Не ближний свет, но и в Копенгаген легко позвонить, там была посадка… И единственная польза от долгого допроса свидетеля — опять подтверждение мерзкого «бизнеса» убитого.

Задал в заключение еще несколько вопросов брату убитого, на нем проверяя названные ему Касей фамилии особо подозрительных клиентов покойного. Собеслав их не знал, фамилии ничего ему не говорили.

Нет, следствию от братца решительно никакой пользы. Гораздо больше надежд подавали Вандзя и Анна Брыгач.

Выйдя из комендатуры полиции, Собеслав облегченно вздохнул. Ему удалось не попасть в расставленные комиссаром ловушки, скрыть все, что он успел сделать за сегодняшний день, не моргнуть глазом, когда следователь называл знакомые ему фамилии. Большинство прозвучавших на допросе фамилий ему и в самом деле не были знакомы, а группа подозреваемых, в самую гущу которых он угодил, Собеславу таковыми не казалась и никакой общественной опасности не представляла. О собственных же делах он мог рассказывать комиссару с упоением, но пользы следствию от этого ни на грош. В глубине души он испытывал сочувствие к безвременно умершему брату, но не мог не осознавать, что тот мог сам оказаться виновным в собственной смерти. Ведь сколько людей он обманул, обидел, измучил! Но такая страшная смерть… Могли бы и ограничиться основательным мордобитием, зачем же так уж свирепствовать? Возможно, ему удастся что-нибудь выяснить относительно убийцы или возместить пострадавшим от брата их потери, но слишком уж мало у него времени. А сейчас надо спешить, приближалось время встречи с потрясающей девушкой.

В свою очередь Вольницкий спохватился сразу же, как только свидетель покинул комендатуру. Эх, дал маху, такое упущение со стороны опытного сыщика! Это что же получается? В Варшаву мужик прилетел около одиннадцати, встреча с сестрой была кратковременной, по его же словам, ну, распаковаться, возможно, помыться с дороги, ведь не пил же, на допрос в комендатуру явился — сам явился! — после четырех, что делал все это время? На допросе был трезвый как стеклышко, значит, не пил. Охотно рассказывал о своей работе, вкалывает вовсю и уже получил известность, фамилию, замаранную братом, не сменил, может, хочет как-то ее реабилитировать? Почему он ни о чем этом не спросил свидетеля?

Голова идет кругом, и посоветоваться не с кем. Гренландия, Гренландия, подумаешь, и что с того? Мог прилететь и через час улететь, не один преступник уже так поступал. Брат убил брата? И это случалось, вспомнить хотя бы библейских Каина и Авеля. Или Ромула и Рема. Только вот позабыл, кто из них кого убил… Надо было в свое время не прогуливать уроки истории, а учиться.

Хорошо бы хоть одного свидетеля вычеркнуть из списка подозреваемых. Ага, телефон! Он сказал, что можно говорить по-польски. Верно, поговорю и опять помчусь на Давиды, к той единственной обожательнице жертвы преступления, не изменившей ему.