— Была! Провалиться мне на этом месте!
— Ну тогда, считай, версия у нас есть, ее и придерживайся.
— Ты так мне все убедительно описала, что я и сама поверила. Вот только где этот медпункт располагается… Я ведь совсем не знала и никого о нем не расспрашивала в последнее время. А зря.
— Я же сказала — весьма туманно. Локоть тебя подталкивал.
— А можно вместо локтя сослаться на тазобедренную кость? Я недавно больно врезалась в угол мраморного стола, очень болит, и синяк огромный.
Тазобедренную кость я с энтузиазмом приняла. Впрочем, всю эту историю мы придумали на всякий случай, если бы кто‑то узнал Магду. Гораздо больше на роль крикнувшего подходил Поренч.
Магда вдруг спохватилась, что еще не все мне рассказала. И заторопилась:
— Телецентр по–прежнему гудит, но теперь все чаще в качестве преступника называются весьма высокопоставленные особы, и еще такие, о которых мне не хотелось бы слышать. А все Поренч, он подзуживает. Болтает о Вайхенманне, что тот на фильм получил больше средств, потратил намного меньше, а разницу якобы присвоил один из воротил по реквизиторской части, называли даже фамилию, но я все равно человека не знаю, вот и не запомнила. Вайхенманн потребовал, чтобы деньги вернули или хотя бы заявили, что они у них есть. И тогда этот, из реквизиторской, и пришил Вайхенманна, потому что в деле оказался замешанным какой‑то политик…
— Выходит, наш преступник сделал карьеру?
— Что‑то в этом роде. И наоборот, тот, что прикончил Заморского, совсем мелкая сошка. Ну и наконец, все же говорят о некоторых авторах, недовольных экранизациями своих произведений, в том числе называют и тебя…
— Яворчик? — вспомнился мне вдруг тип, которого называла Миська.
— Ты знаешь Яворчика? — удивилась Магда.
— Нет. И даже не имею понятия, кто он. Однако слышала, что поносит меня безбожно. Так кто же он?
Магда махнула рукой.
— Трудно точно определить. Один из телевизионщиков. У него даже была своя программа, в ней он часто поднимал вопросы преступности, но ничего хорошего не создал, и его турнули. Говорят, кто‑то испортил ему самую важную часть, он очень на нее рассчитывал, ну и все лопнуло. Ты к этому как‑то причастна?
Я только плечами пожала, потому как никогда никому никаких частей сериала не портила.
Магда заметила, что сам по себе он такого бы не придумал, наверняка от кого‑то услышал, и она, Магда, даже догадывается от кого. У Држончека есть оператор, абсолютный бездарь, но с гигантскими амбициями. Он, дескать, и гений, и великий артист, это он подговорил Држончека заняться тем последним фильмом, а снимать будет он, и таких гениальных кадров мир еще не видел! А его уже никто из режиссеров не хотел брать, вот он и присосался к другому несостоявшемуся гению.
— А, так вот почему у него те искусительницы — паненки так странно выглядели?
— Да у него все странно выглядит. А фамилии его я не помню. Впрочем, его никто не называет по фамилии, он просто Трепач или Пустобрех, а камеру даже держать в руках не умеет, она у него болтается, и он не в состоянии снять ни одного путного кадра. Ведь и сам как‑то дергается, словно в конвульсиях. Дошло до него, что ты разнесла в пух и прах творение Држончека, так он принялся на тебя наговаривать, бросать подозрения.
— Да пусть бросает, может, рука занемеет. И на других тоже?
— На других в основном Поренч. И чего только не несет! И права нелегально получены, и автор врет, что ему не заплатили, — телевидение честно расплачивается, просто не дошло до автора. И тут появляется Войлок…
У меня голова пошла кругом, такой клубок всевозможной лжи, и вот еще это тревожное упоминание о нелегальных авторских правах. И что заплачено, а автор не получил. Сразу вспомнились издатели Эвы Марш, которые молчат в тряпочку…
А тут еще Поренч. Мстит Эве. Заметая собственный двор, пытается именно на нее направить все подозрения, такая изощренная скотина! В принципе он бы должен бросать подозрения и на Мартусю, ведь тоже жаждет ей отомстить, она же не постеснялась в выражениях, расписывая его персону, так что я не удивлюсь, коли и в Кракове вдруг обнаружится чей‑то труп. И если бы не Эва Марш, я обо всем этом рассказала бы Гурскому, даже пригласила бы его послушать сейчас Магду.
А та продолжала:
— Тут все так запутано, так взаимосвязано, просто голова идет кругом. Люди связаны друг с другом десятком нитей, и не все говорят правдиво, хотя что‑то и знают. Но каждый раз нет–нет да всплывает чья‑то фамилия. Вот сейчас как‑то неожиданно на первое место в списке подозреваемых зачислили Поренча, у него нет алиби, и он свободно мог прикончить всех трех. А люди в своих показаниях безбожно врут, ведь он их шантажирует.
— У него есть для этого материал?
— Еще бы! Но это не такие преступления, за которые грозит статья Уголовного кодекса, а такие… компрометирующие. Они иной раз бывают пострашнее, каждый дрожит за свое место. Если бы кто‑то занялся этим всерьез, вскрылась бы такая афера!.. То‑то общественность порадовалась бы, ведь у многих наш телецентр сидит в печенках. Но кому заниматься? У нас постепенно смиряются и с порнографией, и с бездарными передачами, так что не исключено — этого Поренча того и гляди еще человеком года объявят. Но только учти, пожалуйста, все, что я сейчас тебе наболтала, — сплошные сплетни и, возможно, наговоры на своих врагов: каждый пытается, воспользовавшись случаем, подложить свинью своему недругу, выкурить этого недруга из телевидения вообще, сплавить куда подальше. Тут уж катят бочку на кого попало. Лишь бы бросить тень на соперника, занять место поближе к кормушке.
Я попыталась представить себе всю эту массу телевизионного люда и вообще атмосферу, царящую на телевидении, но воображение повернулось ко мне задом, явно давая понять, что есть более важные темы. И я стала задавать вопросы.
Я с удовольствием выслушала, у кого еще, кроме Поренча, нет алиби. С мотивами было труднее, и в результате из всего здорового коллектива потенциальных убийц у нас остался лишь один… Правда, всячески нами приветствуемый…
Уже уходя, Магда вдруг вспомнила.
— Очень много может знать Адам Островский. Он часто бывает у тебя?
— Не очень, заходил пару раз. Но он мне нравится, выгодно отличается от остальной журналистской братии, люблю его смелые статьи, в них и смысл, и гражданская позиция. В их профессии таких можно по пальцам перечесть, редкий экземпляр.
— И вы в хороших отношениях?
— Вроде бы. А что?
— Да ничего. Так просто интересуюсь. Возможно, стоило бы тебе с ним почаще общаться…
И когда за ней захлопнулась дверь, я вдруг вспомнила о ее драгоценном Десперадо. Странно, но на этот раз она о нем и словечком не упомянула…
Гурский нанес мне визит сразу же на следующий день. Увидев его у калитки, я совсем не удивилась, только очень обрадовалась — надо же передать ему информацию, полученную накануне от Магды, — и немного встревожилась, ведь наверняка он приходит не для того, чтобы доставить мне удовольствие.
— Если не ошибаюсь, вы хорошо знаете Марту Форналь? — спросил он.
Вопрос был задан каким‑то ненатуральным, деревянным голосом. Естественно, я удивилась.
— А мне казалось, вы ее тоже очень хорошо знаете?
Вздохнув, Гурский прошел в гостиную и позволил мне сесть, прекрасно зная, что стоя я не в состоянии долго разговаривать. Подумал и сел сам.
— Оказалось — недостаточно, она меня удивила, потому и спрашиваю. А вы вчера вечером не уезжали из Варшавы?
— Не только из Варшавы, я даже из собственного дома вечером не выходила, вот разве что только выбрасывала мусор. Но мусорный ящик у самого дома. А так я весь день и просидела, собирая информацию. Для вас.
— Сейчас мы перейдем к информации, а пока меня интересует отношение пани Форналь к Поренчу.
Вот, оказывается, как умно я поступила! Видно, известия о подрывной деятельности Поренча уже вышли за пределы Варшавы и добрались до Кракова — до Мартуси. Я не стала темнить и с готовностью сообщила, что ее отношение к Поренчу — негативное. И добавила: