— Так вот, говорю, никогда Куба Седляк не проживал в том доме, а теперь и вовсе не живет в Польше, раз прочно осел в Швейцарии. Что осел — это я знаю точно.

— А мне дали именно этот адрес, — упорствовала я, тоже попивая сок — Мне сказали: человек по фамилии Седляк..

— Он не единственный Седляк в мире, — заметила Кшися. — Может, тут живет какой‑нибудь их родственник Минутку, а вот была ли у него семья? —

Я осторожно рискнула:

— Может, жена?

— Ты про чью жену? А, жену Кубы, так–так, знаю, женился уже очень давно… Ну конечно же была у него жена, раз есть сын. Ты полагаешь, жена взяла его фамилию и теперь проживает здесь? А не в Швейцарии?

— В том‑то и дело, что этого никто точно не знает, но мне назвали этот адрес, и хотелось бы уточнить. Насколько я поняла, ты его жены не знала?

— Не знала. Женился он давно, сразу после окончания института, а потом каждый из нас проходил специализацию в разных клиниках, ведь специальность каждый выбрал по своему вкусу. Студентами мы особенно не дружили, а потом и вовсе редко встречались. Запомнила я одну из наших встреч, очень короткую. На ортопедию он пошел из‑за ребенка, у того были какие‑то неполадки с бедренным суставом и, кажется, еще с коленным. И Куба уже нацелился, получив диплом врача–ортопеда уехать в Швейцарию, там медицина прославилась именно в этой области. Надеялся вылечить парня. И вот теперь смутно вспоминаю, что вроде бы он уже тогда развелся. Как‑то о жене не упоминал, а на вдовца не был похож. Так тебя интересует его жена?

Создавать жизненные трудности для Эвы Марш я вовсе не собиралась. Раз исчезла и никак себя не проявляет — ее дело.

— Да ничего особенного, просто она тоже подвизается в области литературы, всякие там сценарии, телевидение. А у тебя случайно нет швейцарского адреса Седляка?

— Есть конечно, и телефон есть. Дам их тебе, если хочешь, Куба вовсе не скрывается, живет там легально. Работает. Диплом подтвердил, ученую степень тоже, работает на тех же правах, что и местные врачи, слышала, кто‑то из знакомых даже специально ездил к нему со своей ногой. Он не очень общительный, но врач, говорят, прекрасный и человек порядочный.

— А что с женой? Она жива? Как ее зовут?

— Эва. Да вот как раз все дело в том, что я так и не узнала, она ли там живет.

— Только что я была в том доме, в ее квартире никого не застала, соседи ничего не знают. Может, у тебя тут знакомых много, раз долго живешь, и они что‑нибудь о Эве знают?

На этом я с Эвой покончила, нечего рассусоливать, получу адрес и телефон ее мужа (бывшего?), может, через него и до Эвы доберусь. Только вот интересно, что тут наверняка живет Поренч, и не от него ли вышел чудесным образом выздоровевший заразный больной?

Очень не понравилась мне вся эта история с переодеванием, как‑то нехорошо все это пахнет…

Коротко пересказала Кшисе только что увиденное у ее соседей и намекнула о своих подозрениях. Та рассмеялась:

— Я бы тоже подумала о каких‑то махинациях. В самом деле: больной, дерматолог под носом — и не воспользоваться, странно. Я‑то в пациентах недостатка, слава богу, не имею, но если все же ты что‑то на себе обнаружишь — я к твоим услугам в любое время дня и ночи.

— А о Флориане Поренче тебе приходилось слышать?

— Постой‑ка, Флориан… ну как же! Личность известная, большая шишка в кинематографе и на телевидении…

Мне надо получше следить за выражением своего лица. Вот и сейчас, внимательно поглядев на меня, Кшися оборвала на полуфразе.

— А что? Баки забивает? Был у меня в качестве пациента вроде такой свой в доску и в то же время дает понять, что все в его силах, и если бы я только захотела… Будь я помоложе, возможно, и проглотила бы наживку: мужчина интересный и заливать горазд…

Прореагировала я осторожно, предупредив докторшу, что вовсе не следует верить каждому его слову. Он и в самом деле обладает недюжинной пробивной силой, а вот что касается других его сил, то они у меня вызывают большое сомнение.

Кшися не сумела скрыть своего разочарования.

— Жаль, — вздохнула она. — А ведь так приятно, когда столь известный телегерой к тебе с комплиментами подкатывается и расточает картины блестящего будущего. А ты не преуменьшаешь его возможности?

— Он действительно там живет? Квартира двадцать восемь.

— Двадцать восемь? Минутку, сейчас проверю. Да, все так Я ему рецепт выписывала, там адрес.

Не очень‑то он был на себя похож: и в дверях, и на улице. Интересно, кто же там проник в квартиру Поренча, гость или взломщик? Да ну его к черту, этого

Поренча, для меня сейчас гораздо важнее почтовые ящики и вообще почта. А прежде всего — Седляк в Швейцарии.

Адрес и телефон доктора–ортопеда Кшися нашла без труда. Выяснилось, что фамилии он не менял. Так я и не узнала, как там произносят его фамилию и как пишут, но на оставленном адресе он фигурировал как Якуб Седляк. И надеюсь, не запрещал сыну переписываться с матерью, если даже Куба Седляк развелся с женой.

А жена Седляка явно заинтересовала Кшисю. Ей хотелось знать, как она выглядела, почему они развелись и многое другое. И пожалела, что не порасспросила о ней их общих знакомых, да и самого Кубуся при их последней встрече. Я лишь сообщила, что лично с ней не знакома, никогда не встречалась (святая правда!), но слышала, что она красивая и очень талантлива. А что касается причины развода, то мне кажется, развелись они из‑за Швейцарии. Возможно, Эве не хотелось покидать родину, ведь работает она, будучи литератором, с польским языком, а международными являются только технические профессии. Короче, я сделала все, чтобы не наврать и правды не сказать.

Засиделась дольше, чем предполагала, и, выходя, в дверях столкнулась с первым пациентом. Почтовый ящик двадцать восьмой квартиры оказался пустым и даже порядочно запыленным, насколько мне удалось рассмотреть сквозь дырочки его внутренность.

Сколько глупостей я наделала в жизни из‑за своего нетерпеливого характера! Позвонила Ляльке, в ее доме никого не оказалось, а ее сотовый сообщил, что абонент временно недоступен. Позвонила Миське, чтобы узнать, где Лялька, в ее доме то же самое — никого нет, а сотовый ее отключен. Позвонила Мартусе, чтобы рассказать все о Поренче, и снова неудача. Сотовый не соединил из‑за дальности. Роуминг, видите ли, не тот. Куда ее черти занесли? И что мне оставалось? Нетерпение подталкивало меня, и я позвонила в Швейцарию.

Позвонила по домашнему телефону доктора–ортопеда Седляка, которому в это время в принципе положено быть на работе.

Слушая телефонный сигнал, лихорадочно соображала, как мне представиться тому, кто отзовется. Разумеется, все делать спокойно (а не лихорадочно обдумать и найти лучшее решение) — не для меня. Назваться Лялькой? Сослаться на Ляльку? И вообще опереться на давнишнюю школьную дружбу?

С той, швейцарской, стороны включился автоответчик, заговоривший звучным мальчишечьим голосом и к тому же по–французски. Все же поняла — попала в апартамент доктора Якуба Седляка.

Несомненно сын. Имя и фамилия названы чистым польским языком, без иностранного налета. Прекрасно! Ребенок в совершенстве овладевший французским, не забыл и свой родной.

Тут кто‑то позвонил у моей калитки. Через стеклянную дверь видно, кто звонит. Посмотрела — Езус–Мария, наконец‑то Роберт Гурский!

— …услышав сигнал, оставьте сообщение… Пи–пи–пи…

Опоздала!

— О, холера! — буркнула я в трубку и разъединилась.

Может, «холера» успела проскочить? И тогда получается, я оставила незнакомым Седлякам очень оригинальное сообщение.

Поспешила открыть Гурскому калитку и входную дверь. Как хорошо, что он пришел! С трудом удержалась, чтобы на пороге не обнять его и не расцеловать в обе щеки. Не обняла и не расцеловала только потому, что уж очень давно мы не виделись.

Инспектор Горский тщательно вытер о половичок ботинки, прошел в прихожую. И принялся оправдываться, что явился без предварительного звонка.