На дизелюхах все это уже заметили: повылезали все наверх и интересуются: когда мы им врежем? Эти дизелюхи через неделю тоже в автономку собирались. Ужас! Сейчас кокнемся! Сто метров остается… пятьдесят… двадцать пять… а нас все несёт и несёт…
Командир в бабьем предродовом поту руки ломает и причитает:
– Ну, всё… всё… всё… с командиров снимут… из партии выкинут… академия накрылась… медным тазом… под суд отдадут… и в лагерь, пионервожатым… на лесоповал… в полосатом купальнике…
И тут лодка замирает на месте… зависает… до дизелюх – метров двенадцать…
– Назад, – бормочет командир в безумье своем, – назад, давай, милая… давай… по-тихому… давай, родная… ну… милая, ну… давай…
И лодка почему-то останавливается и сантиметр за сантиметром каким-то чудом разворачивается, тащится, сначала вперёд, а потом она останавливается, её сносит и прижимает к пирсу. Все! Прилипли!
– Фу! – говорит командир, утирая пот. – Фу ты… ну ты, проклять какая… горло перехватило… мешком её задави… Фуууу… Вот так и становятся идиотами… Отпустило… даже не знаю… Никак не отдышаться… Ну, я вообще… чуть не напустил под себя… керосину… даааа… Пойду… приму на грудь. Что-то сердце раззвонилось…
Пошёл командир наш и принял на грудь. Одним литровым глотком.
Пять раз подряд
Северный ветер – аквилон – развернул на шинели сзади большие срамные губы и ворвался туда, угрожая предстательной железе. Не ходите в патруль, и у вас будет все в полном порядке с предстательной железой: она доживет до глубокой старости и помрет своей собственной смертью.
Лейтенант Сидоров Вова справился с ветром в хвостовой своей части, вернул полы шинели на место и, обернув ими себе ноги, продолжил путь во мгле.
Снежинки, твердые, как алмазная крошка, отскакивали от задубевшего лица и противно скрипели на шее.
Лейтенант Вова шел домой из патруля. Два часа ночи. Его патрульные, отпущенные ночевать в казарму, уже минут десять месят снег в нужном направлении, мечтая о вонючей подушке, а вот Вову ждет постель, супружеское ложе.
Все-таки хорошо стоять в патруле: хоть в два часа ночи, а жена под боком. Вова улыбнулся поземке и поправил тяжелую портупею. В ней лежал «пистоль». Она оттянула весь бок уже сегодня, то ли будет завтра.
Вот именно – завтра. Флотское завтра. Как много оно может с собой принести, это наше «завтра». Его караулит сомнительный друг подводника – случай, этот верный пёс лентяйки Фортуны.
«Человек – электрохимическая система. Ей нужны пиления напряжения. Испытав эти падения, человек вырабатывает устойчивые состояния для своих атомов. Эти состояния он передаст потомству».
Вот какие мысли пришли к Вове посреди полярной ночи; Вова с малолетства был философом.
Но философов не любит Фортуна: кому же понравится, если мешаются под ногами и все время подглядывают.
Лучшие, самые крупные куски напряжений Фортуна бережет для философов.
Вова вошёл в пятиэтажную железобетонную времянку, поднялся на четвёртый этаж и, осторожно открыв дверь, вдохнул сразу двести пятьдесят органических составляющих, которые принято считать «теплом домашнего очага».
Стараясь не загреметь, он зажег свет в микроскопической передней и, не раздеваясь, вошёл в комнатку, чтоб обнаружить и поцеловать теплую жену.
Глаза вскоре привыкли к темноте, но на вожделенной подушке они увидели сразу две головы. Женщины тоже не любят философов. Философов никто не любит. Разглагольствования хороши только в начале той затяжной драки, которую называют супружеством.
Вова остолбенел. Рухни сейчас пятиэтажное бунгало, он и не заметил бы: внутренний грохот оглушил Вову; упали высокие мечты – пять тонн хрусталя с высоты километра.
Вова чисто машинально, слепыми движениями вынул свой верный «пистоль» и, как говорили в древности, «сильно посыпал пороху на полку».
Он поймал в прорезь прицела подушку, зажмурился и нажал на курок. Оглохший заранее Вова ничего не услышал; «пистоль» пулял и пулял, как во сне, в скачущую, издыхающую, издающую ржанье кровать… А потом Вова тихо вышел и пошёл… в никуда…
В комендатуре, под стеклом, вместе с настольной лампой, физиономией наружу сидел старый капитан, дежурный по гарнизону.
Военная физиономия всегда решалась в широком ракурсе: от некоторой неподвижной опрокинутости или свежайшей отшлепанности до суровой решительности лба в полпальца величиной.
У дежурного капитана все было в порядке со лбом: надбровные дуги образовывали такие надолбы, что не страшна никакая лобовая атака.
Капитан впадал в коматозное состояние, обычное для дежурной службы и для двух часов ночи.
Чтоб голова при падении не раздробила стол, он подложил под неё стопку засаленных дежурных журналов; устроившись сверху, он засопел, разметав по обложкам влажные губы и оставив бодрствовать лишь одну сторожевую точку в спинном мозгу.
Через двадцать минут точка затеребила остальной организм: кто-то вошёл и сел. Капитан, видимо, почувствовал спиной инфракрасное излучение, потому что он моментально поднял голову и открыл глаза. Через тридцать секунд он проснулся, а ещё через двадцать к нему вернулось сознание: перед ним сидел Вова, а перед Вовой лежал «пистоль».
– Я убил человека… и даже двух человек… вдребезги, – сказал Вова, простой как правда, и кивнул на «пистоль».
– Чтооо?!! – капитан взвился вверх и влет ткнул увязавшийся за ним табурет.
Через секунду он уже рысью исступленно бежал по адресу: дом 55, квартира 90 – и на бегу рисовал себе одну картину за другой. И что самое трагичное, хреновое, – что все это на его дежурстве, чёрт!
От расстройства капитан птичкой взлетел на четвёртый.
Дверь была открыта. Капитан осторожно вошёл: не наступить бы на трупы.
В комнате стоял запах расстрелянного унитаза, целой стаей летали меркаптаны* и, летая, поражали обоняние, зрение и воображение.
От волнения капитан не зажег свет и шарил впотьмах. В комнате царил беспорядок. В подушке (наощупь) сидело пять пуль. Трупы исчезли. Посреди комнаты, вытянувшись, лежали две огромные лужи. Они тянулись от кровати до порога и были затоптаны босыми ногами. Кровь!
Капитан опустился на четвереньки, торопливо макнул палец в лужу и осторожно поднес его к лицу: это была не кровь; меркаптаны взлетали именно отсюда.
Счастливый капитан легко засмеялся, как в чирикающем детстве, поднялся на ноги и вытер палец об обои. Вова промахнулся. Пять раз подряд…
Командующий, когда ему обо всем доложили, сначала испытал сильнейший удар под дых, потом, придя в себя, он тут же объявил Вове десять суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте. Чуть позже командующий подумал, и, успокоившись, он приказал каждый день водить Вову на стрельбище, чтоб научился стрелять.
Вот такое у нас «флотское завтра». Кто же на истинном флоте в нём уверен? Разве что тот сосущий вкусную грудь лентяйки Фортуны. Но на флоте ли он? И из нашей ли он песочницы?..
* Меркаптаны – химические соединения, которые сообщают фекалиям их неповторимый запах.
Стас
Стас меня утомил. Всю плешь проел, пока шли. Есть три темы, которые будут волновать старых каптри, пока существует подводный флот: сволочи-начальники и личное здоровье, перевод и демобилизация. Причем все темы плавно перетекают одна в другую, пока дело не дойдет до демобилизации, и дальше – сплошные розовые слюни.
– Если я опять пролечу с переводом, как фанера над Парижем, тогда рапорт и дембель, – слышится у уха Стас.
Ходит он шаркающей походкой, и голос у него гнусный-прегнусный; прикосновение тех звуков; которые он издает, для окружающих барабанных перепонок губительно. Его как-то заслали читать лекции по гражданской обороне директорам заводов. В первом же перерыве директора собрались в кучу, выбрали старшего, и тот, рыдая в голос, помчался и добился у начальства, чтоб Стаса убрали.
Сколько помню Стаса, он все время находится в состоянии перевода, то есть он все время ходит, канючит и у всех спрашивает: не слышал ли кто-нибудь о том, что он куда-нибудь переводится. Ему нужна должность, Ленинград и оклад. Ни много ни мало! В отделе кадров ему сказали: «За Уралом все ваше», – на что он заявил, что «за Уралом для офицера земли нет».