А потом поползли слухи о стремительных мутациях, аномальных образованиях, не известных доселе науке… Многие коллеги, инстинктом почуяв гранты, гонорары и открытия, записывались в исследовательский состав. Что-то подсказывало Митину, что спешить с этим не стоит. К тому же, работа над поиском лекарства снова прочно застыла на мертвой точке. Сказывалось урезание и без того нищенского финансирования, катастрофический недостаток людей, оборудования…

Первым не выдержал сам Мартинсон. Объявил всем, что скоро отбывает в Зону. Митин прекрасно понимал коллегу, но простить такого поступка — не мог. Руководитель группы покидает ее, предает свое дело, своих соратников — иначе Митин расценить поведение Мартинсона и не мог.

— Зона — тот же рак, — будто извиняясь, пытался объяснить Мартинсон, — да и мутации там, судя по всему, полезные для нашего дела, деление тканей по схожей схеме происходят, быть может, именно это и даст тот самый толчок… который…

Митин изобразил на доске примитивную схему, стал нудно раскрывать ее, ощущая почти ненависть к пестрой студенческой аудитории. Добро бы, не напрасно время тратил: помог кому-то в дальнейшем сделать важнейший шаг в науке. Но приходится не отдаваться всецело своей лаборатории, а напрасно разжевывать элементарную, и без того жидкую донельзя кашу. Потом впихивать ее в зажатые ленивые рты.

Хорошо еще, что экзамен у них принимать не придется. Это уж увольте — он сразу заявил ректору, когда подписывал контракт.

Словом, Мартинсон отбыл через несколько дней. Михеев тогда высказался в том духе, что «удрал с тонущего корабля». Корабль и правда тонул. Финансирование перекрыли почти до нуля, еще стали грозиться освобождением помещения, которое они заняли под лабораторию. Руководство можно было понять: который год люди занимаются поисками мифического зелья, которое оказалось не по зубам куда более крупным институтам, а результатов до сих пор никаких. И добро бы — имелся хоть какой-нибудь намек на подсказку, в каком направлении следует идти. Так нет же, они — уже только двое — снова стояли в тупике.

Несмотря на то, что Мартинсон обещал регулярно высылать результаты своих «зоновских» исследований, он — молчал, даже обычных писем не приходило, не только научных. Позже это молчание объяснилось просто: в целях секретности сотрудникам вообще запрещались всякие контакты с внешним миром на период контракта. В самом начале, когда про Зону было практически ничего не известно, секретность вокруг этого всего стояла железобетонно-бронированная. Это уже через несколько лет про Зону едва только порнофильмы не снимали (а, может, и снимали), а в первый год публика питалась исключительно слухами. Которые, впрочем, были не утешительнее действительности.

Потом в Зону двинулись первые сталкеры. Их существование власти, конечно, отрицали, даже давали официальное опровержение, да только когда процесс пошел, никого уже было не обмануть никакими официальными речами. И если когда-то ходили по улице пьяные и веселые молодые люди, агрессивно утверждавшие, что воевали то в Гудермесе, то брали Грозный, — то сейчас появились сталкеры, пришедшие из Зоны, с Чернобыля, а то и прямиком с ЧАЭС.

Настоящих же первопроходцев никто не видел.

И вот все настойчивее и настойчивее стали — сначала через «желтую» прессу, а затем и остальную — просачиваться слухи о неких необычных артефактах Зоны, которые якобы обладают едва ли не магическими действиями.[2]

И на фоне всего — упорное молчание Мартинсона.

А тут еще начали сбываться самые черные опасения Митина. Руководству надоела безрезультатная работа группы Митина, и, когда директор однажды утром вызвал к себе, стало понятно: все.

И напрасно Митин пытался — сначала спокойно, а потом с пеной у рта и цифрами в руках — доказать, что два человека всему НИИ погоды не сделают, что финансирование и так мизерное, что ни о каком оттягивании средств всерьез говорить не приходится, что работы все-таки идут, пусть и без ошеломительных быстрых результатов; ну а кто обещал, что будет ошеломительно и быстро… Целые корпорации бьются над поисками, а тут — два человека…

Тщетно. Помещение освободить в трехдневный срок, группу расформировать, результаты исследования сдать в архив.

Ну уж дудки. Не за тем Митин пахал четыре года, чтоб вот так запросто превратить результаты в архивную пыль. И чтобы потом, через много лет, какой-нибудь хлыщ случайно отыскал уникальные выкладки и, палец о палец не ударив, присвоил себе все изыскания? Ни в какой архив он ничего не сдал.

И правильно поступил.

Потому что вернулся Мартинсон. Он явился, заметно осунувшийся, похудевший килограммов на 50, какой-то нервный. На все расспросы отвечал уклончиво, а затем и вовсе заявил, что не собирается болтать лишнего, потому как дал подписку о неразглашении. Сказал только, что там «творится вовсе что-то несусветное», что все лекарства от рака, вместе взятые, ничего не стоят перед загадками Зоны. Тем не менее, весьма нахмурился, когда узнал, что группу расформировали.

— Ну это мы еще посмотрим, я там, знаете ли, тоже кое-с кем… — многозначительно показал пухлым пальцем вверх, взял мобильник и вышел в коридор.

Через полчаса Митин уже стоял перед ясными очами директора, а тот подписывал приказ о возобновлении финансирования.

— Можно было и сразу намекнуть, что вы с ним знакомы, — бросил директор напоследок, — а не поднимать сыр-бор.

Митин ничего не ответил. А Мартинсона про него не стал расспрашивать, понял, что все равно не ответит.

Но кроме нужных связей, Мартинсон привез и еще кое-что.

В субботу собрались отметить возвращение «блудного сталкера». Были самые близкие друзья, выпили, расспрашивали о Зоне, о тамошнем житье-бытье… Потом пели, потом снова пили, друг друга уважали, спорили… Словом, все как обычно. Ближе к ночи начали расходиться. Мартинсон, большой и шумный от выпитого, заказал всем такси (гонорар по контракту, видимо, весьма неплохой получил), затем отозвал Михеева и Митина в сторону:

— Давайте ко мне, там продолжим… Покажу что-то… — и заговорщически подмигнул, дескать, оно того стоит.

Когда выпили еще «по маленькой», уже у него на квартире, разговор снова естественным образом перекинулся на Зону.

— А я прав был, когда сравнивал ее с раком для всей Земли, — не без бахвальства заметил Мартинсон, — только рак — это не совсем то слово. Рак для человека — это всегда плохо. А в нашем случае имеются еще и побочные проявления, не всегда отрицательные.

Он пошел в другую комнату и через некоторое время вернулся с металлической коробкой. Загадочно постучал ногтем по ребристой крышке:

— Вот оно, вот что на самом деле требует изучения.

И открыл коробку.

Михеев разочарованно икнул, Митин выжидающе посмотрел на гордого товарища с коробкой.

Внутри они ожидали увидеть что угодно, но только не это. Маленький коричневатый кусок глины, обмотанный сухой травой. На фекалию больше похоже.

— И что это?..

— А вы про что подумали? Палец самого дьявола, что ли, ожидали увидеть?

— Ну, глина…

— Пальцем в небо! — расхохотался довольный Мартинсон, подсел поближе и продолжал, — только не спрашивайте, каким Макаром я его протащил, но именно это нам поможет, я просто уверен. Там у них не медицинская специализация, нужное оборудование еще заказывать надо. А у меня срок домой возвращаться подходил, так что все равно не успел бы. Вот и привез.

— Оттуда? — мотнул неопределенно головой Михеев.

— Именно, — кивнул Мартинсон.

— И что это все-таки?

— Да это ведь артефакт же! — удивился Мартинсон, будто поражаясь непролазной тупости коллег.

— О как… — теперь удивились Михеев с Митиным.

Серо-коричневый комочек нисколько не походил на яркие, блестящие, причудливых форм магические артефакты, какими их изображали СМИ. И уж точно перед ними сейчас был не сияющий магический кристалл, способный исполнять желания, снимать порчи и предсказывать будущее.