А еще там были фотоаппараты на картинках — большие, серьезные, со множеством ручек и видоискателем посередине. Встречались даже с двумя объективами. Чтобы сразу две фотографии делать — решил я. И мне даже сделалось неловко что ли — за свою маленькую Смену. Но внутри нее лежала отснятая пленка, с готовыми и самыми настоящими кадрами, которые скоро станут фотографиями, их можно будет показать восхищенным и завидующим друзьям. Почему-то казалось, что мои снимки получатся нисколько не хуже тех, которые я рассматривал в книге. С каким же нетерпением я ожидал окончания вечера, когда у отца перестанет болеть голова! Помню, как то сидел на диване за книгой, то слонялся по комнате, как говорится, не находя себе места.
Но рано или поздно все заканчивается. Конечно, закончился и тот вечер. И наступил сегодняшний. И я сижу в той же самой комнате, освещенной то же самой лампой, что и в тот далекий теплый и уютный вечер. Но как же все изменилось! Почему так все изменяется? Почему, почему я не могу больше прижаться к пушистому свитеру отца, зато начал ненавидеть мать? Почему, почему, почему все произошло именно так? Мы же хорошие люди, мы добрые. Так отчего же все так неустроенно у нас сложилось?!
Мы снова заперлись в ванной. Я дрожащими руками наливал теплый проявитель в бачок, а потом осторожно-осторожно крутил…
— Шабаш! — сказал отец, взглянув на часы, и я аккуратно слил проявитель в раковину.
— Что же, вот это уже недурно, — объявил он, глядя на пленку, на которой уже вполне отчетливо вырисовывались силуэты домов, деревьев и чернолицых людей.
— А когда печатать будем а, пап?
— Ну вот скоро и будем.
— А давай сегодня, а?..
— Нет, сегодня уже поздно в магазин идти. А вот в понедельник как раз…
Я приуныл. В самом деле, сегодня суббота, а фотомагазин откроется лишь в понедельник. Придется ждать сегодня и еще завтра. Долгих два дня! Впрочем, ничего иного все равно не оставалось.
К счастью, у меня была моя книга. И снова я рассматривал фотографии, картинки с фотоаппаратами, перечитывал о процессе проявки пленки и печати на бумаге…
И наконец, случился тот день, когда мы с отцом двинулись в магазин. Ноги сами несли в отдел фототоваров, где на полках ютились красные пачки фотобумаги, а в витринах были разложены аккуратные пакетики с проявителями и фиксажами. Словом, настоящий праздник! А потом разводили на кухне фиксаж, я протирал красный фонарь. Стоял особенный запах — химикалий и новеньких покупок.
— Один, два… — начал считать отец, когда досчитал до десяти, быстро захлопнул красную шторку на увеличителе.
Я заворожено смотрел, как медленно проступают в красном свете — но уже не странные пленочные силуэты, а самые настоящие лица, деревья…
— Пап, ты гений… — прошептал я, и правда чувствуя гордость и за себя, и за своего отца.
Куда, ох куда все ушло? Почему хорошие вещи не могут продолжаться так долго, пока не надоест, зато от плохих будет еще тошнить и тошнить? Когда заканчиваются каникулы — всегда грустно. В последний каникулярный вечер я долго хожу по комнате, не решаясь лечь в постель. Это будто граница, разделяющая время «до» и «после». Положишь голову на подушку — и ты уже в школьном времени, хотя ровно за секунду до того ты был еще внутри таких счастливых и свободных каникул. Хотя ведь дело не в подушке. Можно не спать всю ночь, но каникулы все равно закончатся в семь утра и нужно будет одеваться, и идти в школу.
Но это ровным счетом ничего по сравнению с тем, что порой заканчиваются отношения между близкими людьми. Но они заканчиваются не мгновенно, когда голова опустится на подушку, но медленно-медленно события подводят нас к этому. И можно сотни раз что-то изменить и исправить. Но, видимо, все-таки существует некий рубеж, по преодолению которого разрыв неизбежен. Возможно, даже всего только одно событие, мелкое и ничтожное, такое, как неосторожно брошенный взгляд…
Как много каждый день вертится событий и как угадать то, которое будет решающим?
Наверное, где-то в параллельном измерении существую другой я, у которого сейчас все прекрасно, он сидит с семьей на кухне, пьет чай и рассказывает о прошедшем дне в школе, как это было в прежние времена. И все оттого, что был сделан какой-то мной выбор, совершен другой поступок, который не привел к краху. Но что это за поступок? Это может быть даже простой щелчок пальцами. Вот я совершил этот щелчок — и все, и это существование пошло по другому пути, нежели могло пойти, не сделав я этого. Но тогда сколько же вариантов и реальностей существует?
Я и правда поднял правую руку, внимательно взглянул на пальцы. Щелкну — и окажусь в одном варианте развития событий, не щелкну — продолжу свой путь в настоящем. Но в настоящем плохо, значит, надо переходить на другие рельсы. И я щелкнул. Ничего не произошло. Но сколько же тогда таких переходов мы совершаем каждую секунду и даже не задумываемся об этом…
Тогда мне эти мысли показались интересными и не лишенными здравого смысла. В самом деле: кто может что-то определенное сказать об устройстве пространства и реальности? Но в том, что мы все существуем параллельно, — в этом я не сомневался. Эх, уйти бы вдруг туда, в то измерение, где все у нас прекрасно, где все мы делаем правильные поступки и щелчки совершаем вовремя! Наверняка имеется и какая-то идеальная «ветка событий» (я именно так и назвал — «ветка событий»), эталонная, по которой Судьба или Бог сверяют все прочие ветки. Но тогда есть и противоположная — самая роковая и самая сложная. И другой я, параллельный себе, тоже живу там, и ему сейчас гораздо хуже. У него могут отобрать дом, умереть родители, он может попасть в колонию для несовершеннолетних… Да мало ли что.
А потом мне пришла в голову другая мысль. Наверное, мы все уже жили здесь. Просто когда наступил Конец света, потом все началось заново. И атомы сложились в том же самом порядке, и снова рождался я, и еще много раз буду рождаться. И все это уже на самом деле было, все знакомо, все уже прожито и не раз. Конечно, откуда тогда взяться всем этим «дежа ву»? Порой сидишь в комнате, свет от заходящего солнца падает в окно. И вдруг становится ясно, что однажды ты сидел вот точно так же, и тогда начинаешь усиленно вспоминать, что же будет потом. Но это ощущение быстро пропадает, растворяется в объемном пространстве настоящего. А иногда и вспоминаешь. Что напишешь эту контрольную, которой боялся много недель; что так ничего путного и не получится со Светкой; или что компьютер все-таки купят, но очень не скоро, и он будет не так уж нужен.
Но это состояние не пугает, оно воспринимается вполне естественно, даже как будто необходимое. Иногда ведь человеку надо подсказать, кто он на самом деле в этом мире. А он не «винтик» и не «маленький человек», но один из столпов, на котором держатся все миллиарды реальностей. И выпадет один — распадется, развалится все, вся Вселенная. Рассыплется на атомы, да и сами атомы — на кварки и вообще черт его знает, на какие еще составляющие.
Но что-то тут не так, что-то не срастается. Не может быть, чтоб все зависело от какого-то щелчка пальцами или кивка головой, это же несправедливо, что ничего нельзя исправить осознанно и самому. И вообще, кто распределяет — кому и в какой ветке жить до конца своих дней? Уж не тот ли самый «Бог», который «нас любит», который «все видит»? Ну почему, почему я должен сидеть в своей комнате и тосковать о том, что было, тогда как в это же самое время точно такой же я, должно быть, играю в компьютер, а рядом у телевизора сидит отец, посмеивается над комедией, а мама возится на кухне с пельменями?
Она тоже хороша, не могла удержать его. Какая ж она женщина, если не может привязать к себе мужика? Конечно, от постоянных слез и нытья удрал бы и я, куда глаза глядят. Но нытье у нее началось именно из-за похождений отца. Да все равно могла бы удержать, если б захотела. Просто сидела и смотрела, как он постепенно уходит. Думала, что, если замужем, то все, больше ничего не потребуется.