На образовавшемся перекрестке, путники повернули налево, и дорога сузилась вдвое. Петляя и огибая могучие стволы вековых деревьев, она уходила далеко вперед. Свернув еще несколько раз, всадники оказались на развилке и остановились. Габриель колебался в выборе маршрута. Впервые за все время пути он не знал, куда двигаться дальше.

— Что, дорогу забыл? — спросил Торн.

— Нет! Нам надо повернуть налево, — ответил Габриель.

— Ты в этом уверен? — переспросил хаатин. Он хоть и не был в этих местах, но представлял, куда ведут оба пути. — Свернув налево, мы только больше углубимся в лес! Если пойдем направо, то мы выйдем из него, и тогда нам останется пересечь равнину, чтобы добраться до деревни.

— Что ты такое говоришь? Я лучше знаю эти места! Если мы повернем налево, то сократим себе путь и к заходу солнца будем на месте!

Торн знал, что Габриель ошибался, но не стал возражать и жестом руки передал право выбора королевскому отпрыску. Лучше всего было учиться на своих ошибках. Любая из этих дорог вывела бы путников из лесу, но та, про которую говорил хаатин, была намного короче и безопасней.

День уже подходил к концу, а всадники все еще не могли преодолеть лес. Им казалось, что он никогда не закончится. Земля под ногами начинала вздыматься, и лошади с большим усилием преодолевали крутой подъем.

Габриель, осознавая, что был не прав, хмурил брови и молчал всю дорогу. Он понимал, что ошибся в выборе пути, но упорно не хотел признавать это, да и поворачивать назад было уже поздно. Слишком большой путь был пройден.

Уже стемнело, когда всадники добрались до вершины холма. Было ясно, что к ночи им из леса не выбраться, и надо было снова искать подходящее место для ночлега. Лошади очень устали, отдав все силы на тяжелый подъем, и еле волочили ноги. Им, как и их наездникам, нужен был отдых.

Торн был зол на Габриеля за его упрямство, но еще больше он злился на себя за то, что позволил мальчишке выбрать заведомо неверный путь.

— Так значит это и есть короткий путь? — спросил Торн.

Габриель не отвечал и продолжал двигаться дальше. Он был слишком горд, чтобы признать свою ошибку. Слова, сказанные хаатином, задевали его самолюбие и не давали успокоиться.

Торн, заметив это, не стал больше продолжать разговор. Да ему было и не до разговора. Лошади были не на шутку чем-то встревожены, и их приходилось силой гнать вперед. Они отворачивали в сторону, топтались на месте и испуганно ржали.

— Что происходит? — спросил Джеймс. — Что на них нашло?

— Они что-то почуяли! — ответил Торн. — Что-то очень не доброе! Пройдя еще несколько шагов, лошади взбесились и начали вставать в дыбы. Джеймс выпал из седла, больно ударившись спиной о землю, а его скакун моментально скрылся из виду в обратном направлении. Торн и Габриель едва удержались на месте. Они были опытными седоками, но сейчас даже им пришлось нелегко.

— Ты как, в порядке? — спросил Габриель, поднимавшегося с земли Джеймса. Тот мотнул головой, потирая ушибленное место, и смотрел вслед бросившей его кобылы.

— Надо спешиться. Лошади дальше не пойдут, — произнес Торн, слезая со своего коня. Габриель сделал то же самое. Затем Торн передал свои поводья Габриелю, а сам пошел впереди, чуть опережая Джеймса.

Наследник был недоволен тем, что оказался позади всех, но, вспомнив, по чьей вине они забрались в эти дебри, послушно зашагал, ведя за собой лошадей.

Когда месяц на хмуром, ночном небе, наконец-то, показался из-за туч, путники вышли на поляну. От увиденного, они замерли на месте. Их взору открылось огромное поле, находившееся прямо в лесу, посреди деревьев. Оно было усеяно могильными плитами и склепами разных видов и размеров. Освещенные лунным светом, они казались особенно страшными. Надписи на плитах стерло время. Их не возможно было прочесть. Сами же плиты были покрыты огромными трещинами, которые с каждым годом становились все больше, разрушая их до основания.

Склепы из крупного серого камня были завешаны паутиной сверху донизу. Как будто маленькие, невидимые глазу стражники, взяли их под свою охрану от незваных нарушителей спокойствия. По земле расстилался густой туман, обхаживая владения и плотно обволакивая все, что попадалось на пути. Воздух был застоявшимся и тухлым, вызывая тошноту при каждом вдохе. Легкий ветер, сменявшийся на ураган и сопровождавший путников всю дорогу, неожиданно стих. Казалось, что он тоже боялся этого места, как и все живое, и старался обходить его стороной.

Торн обнажил свой меч и начал осторожно продвигаться вперед. Джеймс с Габриелем последовали за ним.

— Где мы? — спросил Джеймс почти шепотом, но его голос громким эхом разнесло по округе.

— Это поле битвы, — ответил Торн. — Когда-то давно, тысячи лет назад, здесь состоялось решающее сражение за Элонию.

— Битва при Парне! — Вмешался Габриель. — Я слышал про это. Сражение с легионами орков, которых было так много, что земля содрогалась, когда они шли в атаку! Люди одержали верх в этой войне!

— Люди победили, потому что в этой войне им помогали эльфы и гномы! Это было одно из самых кровопролитных сражений в истории! И если бы самоуверенный и гордый король Элонии, Улрих не устроил битву в лесу, где эльфийские лучники и гномьи катапульты были бессильны, то таких жертв удалось бы избежать! Если бы он послушал совета короля эльфов, то война была бы выиграна задолго до этого сражения на реке Парне!

Погибших было так много, что их хоронили прямо здесь, на этом поле. Эта земля насквозь пропитана кровью. Даже спустя тысячи лет на ней ничего не растет. А нам надо побыстрее убираться отсюда!

Торн рассказывал о битве так, будто сам принимал в ней участие. Его слова были пропитаны ненавистью, а голос звучал напористо и резко. Он хотел донести смысл сказанного до будущего короля. Торн хотел, чтобы Габриель сам понял и переосмыслил, какая огромная ответственность ляжет на его плечи. И за его решения — правильные и не правильные, будет отвечать уже не он один, а весь народ.

Габриель глубоко задумался. Он не знал подробностей этой истории и наравне с хаатином осуждал действия короля Улриха. «Как можно было так нелепо распорядиться преимуществом перед врагом?» — крутилось у него в голове.

Джеймс закрывал лицо рукой и старался дышать ртом. Он не мог переносить этот запах. Ему становилось плохо, начинала кружиться голова и тошнота, подкатывая к горлу, не давала покоя.

Габриель, заметив состояние юноши, покопался у себя в вещах и достал мешочек с целебными травами. Затем, вынув веточку с тремя зелеными листами на ней, он протянул ее Джеймсу.

— Возьми! — сказал Габриель. — Разжуй и подержи во рту недолго. Потом сплюнь. Только ни в коем случае не глотай!

Джеймс поблагодарил и сделал все так, как ему велели. Через несколько минут ему стало легче. Тошнота прошла, но голова все еще побаливала.

Джеймс старался держаться поближе к Торну и не отходил от него ни на шаг. Так ему было спокойнее. Зловещая атмосфера этого места нагоняла на него ужас, и Джеймс, то и дело, крутил головой по сторонам, реагируя на каждый шорох. Оружия у него не было, да он и не умел им пользоваться, в отличие от хаатина, который уверенно и быстро шагал вперед.

Габриель немного отставал от них, едва справляясь с обезумевшими от страха лошадьми. Они пытались вырваться, вскакивая на задние ноги, но Габриель крепко держал в руках удела и невольно подпрыгивал каждый раз, когда лошади пытались освободиться. Это был их единственный транспорт, потеряв который, путникам пришлось бы топать весь оставшийся путь пешком, теряя силы и время.

Туман, расстилавшийся по земле густыми клубами, поднимался наверх, и, словно занавесом, закрывал плотной пеленой окрестности холма. Торн прищуривал глаза, пытаясь что-нибудь разглядеть впереди себя. Джеймс шарил рукой в пустоте, в надежде наткнуться на невидимую стену, которая вывела бы его из этого гиблого места, но все было тщетно. Он боялся потерять Торна из виду и не сводил с него взгляд. Он шел по пятам, спотыкаясь о камни, валявшиеся под ногами и чертыхаясь про себя.