— Что ты, маты! Из гостей — и хотим есть?

Разговор пошел про Светку и кто был у нее сегодня, посыпались приветы от знакомых. Светку Кира Сергеевна теперь вспомнила — давняя Иринина подруга, вместе кончали школу — остальных не знала или забыла.

Хорошо бы, конечно, не портить этот вечер, но Кира Сергеевна не любила откладывать неприятные дела. Скользнула взглядом по лицу дочери, спросила:

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

Ирина подняла голову.

— На тему?

— О твоей семейной жизни…

Ирина поднесла к губам ладонь, подышала в нее. Кира Сергеевна заметила, как сразу похолодели ее глаза.

— Ты получила одностороннюю информацию? — спросила Ирина.

— От тебя зависит, чтобы информация не была односторонней.

Ирина молчала, сжав губы. Потом с тихим бешенством произнесла:

— Сволочь!

Вскочила, побежала в свою комнату. Там железно лязгнула раскладушка, и вот уже Ирина протащила ее в столовую. Александр Степанович шел за ней, нес в охапке постель.

— Изгнание из рая, — решил пошутить он. Все бы ему, любителю кругов и овалов, смягчать, округлять. А жизнь состоит, между прочим, и из углов.

Кира Сергеевна вошла в столовую, где Ирина возилась с раскладушкой.

— Что тут такого, если Юрий сказал мне? Почему он сволочь?

Александр Степанович тронул жену за локоть:

— Я уложу Ленку спать.

Кира Сергеевна даже не взглянула на него. Подошла к телевизору, вывела звук, Ирина выбежала в прихожую, вернулась с сигаретами. Закурила. Кира Сергеевна видела, как трясутся ее руки.

— Согласись, я должна знать, что происходит в моем доме.

Ирина хмыкнула, изогнула губы. Повела широко поставленными глазами на мать.

— Это прозвучало, как «в моем королевстве». А в твоем королевстве происходит следующее: я тяну с разводом только потому, что уговариваю его дать согласие. Это облегчит процедуру.

У нее дергались губы, лицо стало тяжелым, жестким. Похожа на отца, а характером в меня, подумала Кира Сергеевна. Бешеная.

— Не кури, здесь же спят.

Ирина скомкала сигарету, без лишних хлопот швырнула в окно.

— Юрий любит тебя и Ленку…

— К тому же не пьет, не курит, — насмешливо подхватила Ирина. — Тебе нужна была информация, ты ее получила. Может, этим и ограничимся? Обойдемся без душеспасительных бесед?

— Не хами. Если бы не Ленка — беситесь! Мне Ленку жалко.

— А меня не жалко? Я люблю другого человека, а жить должна с Юрием?

Она стояла перед Кирой Сергеевной в своем длинном платье колоколом — тоненькая, как девочка, и смотрела на мать обманчиво мягкими глазами.

В телевизоре певец беззвучно надувал щеки и разевал рот. Получалось смешно.

— Кто он — этот «другой человек»?

— Какая разница — кто? Что вы все как сговорились: «Кто он? что он?» Человек он!

— Почему ты кричишь? Тебе следует обдумать все последствия, потому что Юрий намерен забрать Ленку.

— Да?! — Ирина сложила кукиш, выбросила вбок руку. — Вот ему Ленка!

— Прекрати! — взорвалась Кира Сергеевна. — Что ты как базарная баба!

— А на твоем месте я бы вообще не стала вмешиваться не в свои дела!

«Не в свои дела» — дрянная девчонка! Кира Сергеевна держалась из последних сил, чтобы не закричать, не отхлестать ее словами.

— Я не чужая. В своей семье…

— Здесь две семьи! — перебила Ирина. И встала спиной к матери. — Каждая решает за себя. Вы удобно устроились, а мне это не подходит, но я же не лезу с советами…

«Удобно устроились» — в этом было что-то пошлое, какой-то нехороший намек, но Кира Сергеевна не стала уточнять — не хватило еще, чтобы эта сопливая девчонка обсуждала мою жизнь! Конечно, я очень удобно устроилась: работаю от зари до зари да еще грязь за вами вывожу!

— Хотела бы я знать, где ты собираешься жить со своим «другим человеком»?

Ирина круто повернулась на своих каблучках.

— У себя, в своей комнате, конечно.

— Юрия, значит, выгоним?

Ирина зло рассмеялась.

— Ах, вот что. Продал времянку, купил мне шубу, да?

— Именно.

— Продам шубу, пусть покупает времянку. И вообще, разве не ясно: уходить должен мужчина. Даже в том случае, когда уходит женщина…

Кира Сергеевна смерила дочь — снизу вверх — ледяным взглядом. Она умела так смотреть, и в отделах немели от такого ее взгляда. А Ирина — хоть бы что. Шагнула к телевизору и даже чуточку прибавила звук.

— Юрий — сторона пострадавшая, — медленно сказала Кира Сергеевна. — А потому он останется здесь, в моем доме. И Ленка тоже.

Глаза Ирины вспыхнули. Она закусила губу, постояла так. Нервные пятна проступили у нее на лице и на шее.

— У тебя большая власть, я знаю. Но только не надо мной. Я ведь не твоя верноподданная. Мы с Ленкой исчезнем из твоего дома.

Они стояли друг против друга, как враги. И это моя дочь, мое дитя — мой враг? Выходит, я гоню ее из дому?

Ирина ушла к себе, а Кира Сергеевна все стояла, опустив руки, тупо смотрела в телевизор. Там что-то происходило — она не могла понять, что именно: то ли дрались, то ли странно танцевали, тихо плыли разорванные звуки. Светилось бра над диваном, свет косо делил комнату на две части, ярким пятном выделял плед на диване и часть пола, по затененной стене к стеллажам бежали от телевизора голубые блики, играли на корешках книг, и все казалось незнакомым и странным, словно она попала в чужой дом.

Смутно чувствовала, что в разговоре с дочерью потерпела поражение, говорила не то и не так, и поправить уже ничего нельзя. И почему Ирина сказала: «Вы удобно устроились»? Что означают эти слова?

Вошел Александр Степанович, шлепая тапочками, щурясь от света. Выключил телевизор.

— Зачем ты все время говоришь «мой дом», «в моем доме»? Ведь это и их дом.

Она посмотрела на мужа — он тоже показался чужим — и не ответила.

Тихо прикрыла за собой дверь.

8

Пришла она рано, в исполкоме никого не было, только дежурная дремала у столика в вестибюле и уборщица в коридоре гремела ведрами.

На втором этаже маслянисто блестели зеленые панели, огороженные стульями; со спинок стульев свисали картонки с красной предупредительной надписью: «Окрашено». В конце коридора рабочие в темных спецовках раскатывали рулон линолеума.

В кабинете было прохладно и сумрачно, как перед дождем. На столе в тонкой вазе алели гвоздички.

Кира Сергеевна кинула на стол папку, которую принесла из дома — вчера так и не удалось просмотреть ее — подошла к окну. Низкое серое небо смотрелось в серый асфальт площади, отчеркнутый пестрыми пунктирами цветников; в площадь, как в озеро, вливались серые реки улиц с высокими берегами — плотно приросшими друг к другу зданиями учреждений, института и служб. Угол площади срезала арка кинотеатра — нелепого, тяжелого здания с башенками и облупленными колоннами. Оно нарушало общий ансамбль — среди легких, взлетающих вверх строений из стекла и бетона выглядело странным, претенциозным, заблудившимся во времени.

Кинотеатр начали строить сразу после войны, строили долго, с остановками и многолетними перерывами, заканчивали уже в годы новых архитектурных решений с господством строгих прямых линий, простоты и целесообразности. Достраивали его по старому проекту, и теперь он выглядел купеческим особняком, демонстрировал безвкусицу.

Кира Сергеевна стояла у окна, ждала, когда уйдет из нее ощущение пустоты и усталости. Сюда долетали звуки города — гул троллейбусных проводов, нарастающий рев моторов — но все равно это были редкие минуты тишины и одиночества, только сейчас они не вызывали радостных и возвышенных мыслей. Бессонная ночь измотала Киру Сергеевну, она чувствовала себя больной и старой. Ни от какой работы так не уставала, ни от какой простуды не болела, но когда набрасывалась бессонница, начинала ощущать свой возраст и боль во всем теле, в каждой клеточке, руки и ноги становились тяжелыми, чужими, ныли плечи, как будто несла на них пудовый груз. Семейные неурядицы всегда выбивали ее из колеи, она умело управляла отделами, но разучилась управлять домом, всегда натыкалась на непонимание — даже со стороны мужа. Стоит ли заводить семью, рожать и растить детей, чтобы в один непрекрасный день эта семья дала тебе по носу и заявила открытым текстом, что ты лезешь не в свои дела.