Она дважды набирала номер. Длинно извинялась, путано вводила заведующую горздравом в курс дела и только потом добралась до просьбы. Слышала свой просящий голос, испытывала унижение.
— Я понимаю, это против правил, и мне неловко…
— Кира Сергеевна, миленькая, да бросьте вы, ради бога! Сию минуту распоряжусь. Дочь ваша — не белоручка? Горшки детские носить будет?.. Ну, и все в порядке, у нас ведь нянечки — на вес золота!
Она вернулась на кухню еще более уставшей. Как это невыносимо — переступать через главное в себе! Но ее слегка утешило то, что Ирина будет подменять нянечку. Выходит, не совсем уж против правил.
Они долго сидели на кухне, опять пили чай, ждали Юрия. Его почему-то все не было, и это тревожило Киру Сергеевну. Она полистала телефонный справочник, стала звонить в больницу. Про состояние Ленки ей ответили: «Средней тяжести».
А что это такое — средней тяжести? Хотела спросить, но там уже положили трубку.
Александр Степанович сидел на кухне, свесив голову, опершись локтями на колени.
И его я забросила, подумала Кира Сергеевна.
— Саша, мы не требуем друг от друга отчета, я сама так хотела, но прошу: не пей.
Он посмотрел на нее из-под волос странно и холодно, как на чужую.
— С чего ты взяла, что я пью?
— Тогда, в день моего приезда… И сегодня… То есть, уже вчера… Раньше этого не случалось.
Она подошла, подняла со лба его волосы, подержала на голове руку.
— Ладно, не буду, — сказал он.
13
Утром перед работой Юрий забегал в больницу, нес Ирине еду, днем Александр Степанович тащил ей судки с обедом, а по вечерам приходила Кира Сергеевна и тоже приносила что-нибудь на ужин.
— Вы меня обкормите, разве можно все это съесть? — всякий раз говорила Ирина.
Юрия и Александра Степановича дальше вестибюля не пускали, а у Киры Сергеевны был постоянный пропуск, и ей безропотно выдавали халат.
Ленка, бледная, с синими губами, с тонкими, исколотыми на сгибах ручонками, лежала на высокой подушке, разметав легкие влажные волосы. В первый раз, увидев Киру Сергеевну, сморщилась и тихонько заплакала. — Кира, зачем ты меня отдала сюда? Личико с запавшими глазами стало некрасивым, как у маленькой старушки.
Кира Сергеевна целовала исколотые ручонки, желтый и твердый лоб, гладила тельце с гибкими, как пружинки, ребрышками.
— Забери меня, пожалуйста…
Привыкла, что бабушка Кира — главная в доме и все может. Думает, и здесь главная.
— Обязательно заберу, вот только немножко поправишься.
Ленка смотрела большими обиженными глазами и плакала не по-детски тихо и горько.
В белой палате стояло шесть кроваток, две были пустые. Ирина рассказывала, что всех четверых кормит по очереди, умывает, убирает палату. На весь этаж — одна нянечка, никто не идет на эту работу. Почему так, думала Кира Сергеевна, почему не дать рублей по сто пятьдесят, если тут самое узкое место!
Она долго сидела с Ленкой, вырезала ей и другим малышам бумажных куколок, делала лодочки, кораблики, а потом, когда дети засыпали, спускались с Ириной в сад. Курили на скамейке, говорили о близком: о Ленке, уколах, лекарствах.
— Где ты спишь? — спросила Кира Сергеевна.
— Где придется. Чаще в ванной, там кушетка.
Усталая, без косметики, с выступившими тонкими ключицами, Ирина выглядела немного чужой, от нее пахло больницей. Кира Сергеевна смотрела на ее худую шею и все пыталась придумать, как бы помочь и Ленке, и ей.
Ирина говорила, что особенно трудно ночами. Проснется ребенок, плачет, будит остальных, все плачут, зовут маму, приходится укачивать на руках по очереди.
Кира Сергеевна чувствовала себя виноватой в том, что не могла разделить ее тревожных бессонных ночей.
— В субботу и воскресенье я буду в палате, а ты дома выспись, искупайся.
— Ну, что ты! Тебе ж потом работать.
О семейных делах они не говорили, обе избегали касаться этих тем, и все же Кира Сергеевна чувствовала, как оживает между ними близость, которой раньше не было. Хотелось сказать или сделать для Ирины что-то хорошее, но она ничего не могла придумать. Кира Сергеевна не любила нежничать, говорить сладкие слова, даже с Ленкой никогда не сюсюкала. Да Ирина и не привыкла к нежностям, в ее характере чувствовалась жестковатость и холодность.
Мы в чем-то похожи, и это мешает нам, думала Кира Сергеевна. Было время, когда ее мучила сдержанность и скрытность Ирины, она ревновала дочь к подругам, потом — к Юрию. Но с годами работа поглотила ее целиком, к тому же родилась Ленка, и Киру Сергеевну уже не обижала холодность Ирины — все в порядке вещей, многие ли матери могут сказать, что пользуются полным доверием взрослых детей?
— Сейчас я жалею, что мне далеко до пенсии. Нянчилась бы с Ленкой, вела хозяйство… Вам всем было бы легче.
Ирина даже громко засмеялась. По-доброму, без всякой иронии.
— Я представляю тебя в роли няньки и кухарки…
— Почему же? Другие бабушки…
— То — другие. Это в тебе, маты, самоедство проснулось.
Она права — самоедство проснулось. И дай-то боже, чтоб больше не заснуло!
В саду пряно пахло розами, от кустов тянуло сыростью, скамейка от росы стала мокрой. Лунный свет косо бил в оконные стекла, они отсвечивали серебром.
— Проклятый быт, он опутывает человека, — сказала Кира Сергеевна. — Ходишь, как стреноженная кляча.
— К быту не стоит относиться слишком серьезно, — отозвалась Ирина.
Кира Сергеевна посмотрела на нее. Она умная. Обеды, стирка, уборка — зачем из всего этого делать трагедию? А я делаю. И хочу, чтоб все делали. Зачем?
— Поздно, тебе пора, — вздохнула Ирина.
Они поднялись с мокрой скамьи. В самом деле — пора, но голос Ирины казался печальным, и Кира Сергеевна думала: наверно она скучает. И самой не хотелось уходить.
Они долго бродили по дорожкам сада, влажный песок оседал под ногами, где-то стучали ведрами, в освещенных окнах больницы маячили белые тени, и Ирина объясняла, где какой кабинет, где ординаторская и что Ленке ко всему надо удалить больной, запущенный зуб… Потом она провожала Киру Сергеевну до ворот, целовала в щеку холодными губами, и долго на щеке оставался след больничного запаха.
Дома Кира Сергеевна принималась за стряпню, варила бульоны и кисели для Ленки, Ирине готовила обед на завтра, мужчины истово помогали ей — чистили овощи, мыли посуду — и без конца говорили о Ленке, об Ирине, высчитывали, сколько им там еще быть.
Юрий приносил деликатесы, вплоть до красной икры — где умудрялся доставать? — приготавливал Ирине на завтра бутерброды, салаты, и Кира Сергеевна думала, что он, в сущности, хороший, преданный семье человек. И вся семья хорошая, удачная, вон как сплотились все, помогают друг другу, уже не приходится напоминать про овощи и молоко.
Но неужели для того, чтобы вот так сдружиться, должна была грянуть беда? Все понимают с полуслова, друг другу уступают, каждый норовит самое трудное брать на себя. И я не командую — зачем командовать дома? Хватит того, что приходится командовать на работе! Все, все теперь будет иначе, я многое поняла, и все поняли, как мы дороги и близки друг другу, как надо беречь друг друга…
Ложилась поздно, устало вытягивалась на постели, но сразу уснуть не могла, обступали служебные заботы — сколько упущено и как бы теперь наверстать! В субботу смотр общегородской самодеятельности, а она даже не просмотрела репертуар — не успела. Вполне возможно, туда пролезло это безголосое трио полуголых девчонок — поют полушепотом, с иностранным акцентом народные песни. Кира Сергеевна вспомнила, как воздевали они худые руки, восполняя телодвижениями отсутствие вокальных возможностей, и как жалко дергались их выпирающие лопатки.
И пора, наконец, подыскать другое помещение для библиотеки. Тоже «задыхаются». Книгохранилище тесное, читальный зал крошечный. Хорошо бы поместить в бывшей школе-восьмилетке. Школа — давно уже десятилетка — в этом году переходит в новое типовое здание, то-то библиотеке было бы раздолье! Область, как говорится, наложила лапу, метит под какое-то управление или трест…