для катания тел богатых, хотя дебил
тоже может владеть и грудью, и задницей, и пупком,
и миллионами. И никакой партком,
ни Ахиллес, ни Ганнибал, ни Навуходоносор
не оттащить сосущего грудь истории. Мегаполиса сор
метёт по стрит, авеню, по рю де Верню,
хоть я, как сочинитель, часто порю херню.
Но в этом случае и чист, и мудр как митрополит,
у которого, что-то с похмелья внутри болит.
Я знаю что, хоть не может этого знать никто,
кроме тех, кто в Вифлееме видел Звезду, идя в пальто
по каменистой пустыне и запросто мог понять --
смотрит Звезда на пыльного пилигрима,
смотрит загадочно, неповторимо...
И это смотрела Мать...
42
Прощай, читатель терпеливый,
меня роман мой утомил,
я много времени и сил
потратил на сюжет счастливый.
Но -- ах! увы! и Боже правый!
в повествованье грех и боль
врываются. И ты изволь
сюжет по их указке править.
Я сам не в силах управлять
капризной фабулой. Жестоко
всегда влиянье порока.
Не повернёшь потери вспять.
Но поразмыслив, как Близнец,
прощаться я пока не стану,
поскольку шепчет неустанно
над ухом мне стихи Творец.
А жизнь в конце или в начале
всегда в любви, всегда в печали.
Глава XI
Предуведомление
Чем больше живёшь,
тем меньше хочется жить,
чем больше пьёшь,
тем больше хочется пить,
чем меньше живёшь,
тем меньше хочется пить,
чем меньше пьёшь,
тем больше хочется жить,
чем меньше пьёшь,
тем меньше хочется пить,
чем меньше живёшь,
тем больше хочется жить,
чем больше живёшь,
тем больше хочется пить,
чем больше пьёшь,
тем меньше хочется жить.
1
Прошлое будет, как я говорил, там, где трава и песок...
Чёрный голубь среди могил клюнет в белый висок.
Но этого мало. Рука и крест (вспомни), как в той ночи,
вбиты ветром в дома невест выше, чем кирпичи.
И этого тоже мало. Друг друга предаст в тоске.
Будет ночь и ночной испуг чёрным сучком в доске.
И станет гнить голова страны, и тело её, и хвост...
И до той стороны Луны фараоны построят мост...
И снова явится мой Христос, слабый среди зверья...
И будет мор и невольный пост. И выживем ты и я.
Я наблюдал непростой процесс, не ожидая врачей,
пули, выйдя из тел принцесс, вошли в глаза палачей,
и восставали стихи из огня, и из вина -- виноград,
и в зеркалах московского дня виден был Петроград.
Долго, долго сжимал Сатана в объятьях любви страну.
И нарожала ему жена Водку, Войну и Шпану.
Но прошлое выйдет, как я говорил, через тюремную щель
туда, где Лики под сенью Крыл, где слышится виолончель.
2
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
3
Вот мимо меня прохромал Волопас,
вот Лев оступился во мгле,
кося на Луну малахитовый глаз,
не помня меня по Земле.
И средний мой сын -- Скорпион голубой,
и старший -- мерцающий Рак
меня не узнали. И между собой
не поняли родственный знак.
Вселенная -- часть моих праздных затей,
а Бог -- на любовь карантин.
И нету любимых, и нету детей.
Один я. Один я. Один...
Это полёт мой. Осенний полёт.
В нём от любви и от боли свобода.
А Земля насовсем по привычке зовёт.
Я подожду... Мне пока не погода.
И стану я жить свою жизнь напролёт
в ветрах голубых небосвода.
4
О, как хорошо под созвучие нот
купаться в поэзии чистой,
быть Господа скромным хористом,
рабочим надзвёздных высот...
Но чёрствые лапы рабов Сатаны
из всех уголков выгребают свой корм,
любые остатки от божеских норм,
что людям нещедро даны.
Нагорную Проповедь трижды блюди,
будь верен, и честен, и твёрд --
но раз только вступишь в фальшивый аккорд --
ни боль, ни позор, что грядут впереди,
уже не замолишь, не выскулишь тут.