После бури мирозданья,

Жизнью свежею блестя,

Мир в венке очарованья

Был прекрасен, как дитя.

Роза белая являла

Образ полной чистоты;

Дева юная сияла

Алым блеском красоты.

Небо розу убелило,

Дав румянец деве милой, —

И волшебством тайных уз

Между ними утвердило

Неразгаданный союз;

И заря лишь выводила

В небе светлого царя,

Дева, рдея, приходила

К белой розе, как заря.

Но преступного паденья

Миг нежданный налетел:

Под дыханьем обольщенья

Образ девы потускнел.

Молча, зеркало потока

Ей сказало: ты бледна!

И грустит она глубоко,

Милой краски лишена.

Вот светило дня сорвало

Темной ночи покрывало;

Розе верная, спешит

Дева в бархатное поле…

Вот подходит… чудный вид!

Роза, белая дотоле,

Алым пламенем горит;

Пред пришелицею бедной

Струи зари она пышней

И кивает деве бледной

Алой чашею своей.

Милый цвет преобразился:

Твой румянец, дева, здесь!

Не пропал он, – сохранился,

Розе переданный весь

Так впервые отлетело

Пламя с юной девы щек,

А листочки розы белой

Цвет стыдливости облек.

Так на первом жизни пире

Возникал греха посев, —

И досталось жить нам в мире

Алых роз и бледных дев!

Люблю я Матильду, когда амазонкой

Она воцарится над дамским седлом,

И дергает повод упрямой рученкой,

И действует буйно визгливым хлыстом.

Гордяся усестом красивым и плотным,

Из резвых очей рассыпая огонь,

Она – властелинка над статным животным,

И деве покорен неистовый конь, —

Скрежещет об сталь сокрушительным зубом,

И млечная пена свивается клубом,

И шея крутится упорным кольцом.

Красавец! – под девой он топчется, пляшет,

И мордой мотает, гривою машет,

И ноги, как нехотя, мечет потом,

И скупо идет прихотливою рысью,

И в резвых подскоках на мягком седле,

Сердечно довольная тряскою высью,

Наездница в пыльной рисуется мгле:

На губках пунцовых улыбка сверкает,

А ножка – малютка вся в стремя впилась;

Матильда в галоп бегуна подымает

И зыблется, хитро на нем избочась,

И носится вихрем, пока утомленье

На светлые глазки набросит туман…

Матильда спрыгнула – и в сладком волненьи

Кидается буйно на пышный диван.

Как могущественна сила

Черных глаз твоих, Адель!

В них бесстрастия могила

И блаженства колыбель.

Очи, очи – обольщенье!

Как чудесно вы могли

Дать небесное значенье

Цвету скорбному земли!

Прочь с лазурными глазами,

Дева – ангел! Ярче дня

Ты блестишь, но у меня

Ангел с черными очами.

Вы, кому любовь дано

Пить очей в лазурной чаше, —

Будь лазурно небо ваше!

У меня – оно черно.

Вам – кудрей руно златое,

Други милые! Для вас

Блещет пламя голубое

В паре нежных, томных глаз:

Пир мой блещет в черном цвете,

И во сне и наяву

Я витаю в черном свете,

Черным пламенем живу.

Пусть вас тешит жизни сладость

В ярких красках и цветах:

Мне мила, понятна радость

Только в траурных очах.

Полдень катит волны света —

Для других все тени прочь,

Предо мною все ж простерта

Глаз Адели черна ночь.

Вот – смотрю ей долго в очи,

Взором в мраке их тону,

Глубже, глубже – там одну

Вижу искру в бездне ночи.

Как блестящая чудна!

То трепещет, то затихнет,

То замрет, то пуще вспыхнет,

Мило резвится она.

Искра неба в женском теле —

Я узнал тебя, узнал,

Дивный блеск твой разгадал:

Ты – душа моей Адели!

Вот блестящая взвилась,

Прихотливо поднялась,

Прихотливо подлетела

К паре черненьких очей

И умильно посмотрела

В окна храмины своей;

Тихо влагой в них плеснула,

Тихо в глубь опять порхнула,

А на черные глаза

Накатилась и блеснула,

Как жемчужина, слеза.

Вот и ночь. Средь этой ночи

Черноты ее черней,

Дивно блещут черны очи

Тайным пламенем страстей.

Небо мраком обложило;

Дунул ветер; из – за туч

Лунный вырезался луч

И, упав на очи милой,

На окате их живом

Брызнул мелким серебром.

Девы грудь волнообразна,

Ночь тиха, полна соблазна…

Прочь, коварная мечта:

Нет, Адель, живи чиста!

Не довольно ль любоваться

На тебя, краса любви,

И очами погружаться

В очи черные твои,

Проницать в их мглу густую

И высматривать в тиши

Неба искру золотую,

Блестку ангельской души?