2. ПЕСНЯ О ПЕСНЕ
Да что со мной?
Я замер вдруг
и так сидел — ни мертв ни жив,
когда запел мой мудрый друг,
глаза казахские смежив.
Зарозовели вечера,
степные хлынули ветра.
Песнь возносила,
поднимала,
и слышалось:
«Пора! Пора!..»
Хотелось спелой степью плыть,
прослыть любимым, как вчера.
Пора! Пора!..
Хотелось быть
простым и легким, как домбра.
А я дышать уже не мог.
«Пора!» — я отвечал струне.
Чему пора?
Какой-то срок
та песня назначала мне.
А сердце —
в огненном кругу,
и сжатый ветер бьет в лицо,
как будто дернуть не могу
за парашютное кольцо.
И этот затяжной прыжок
то счастьем овевал у век,
то больно бередил ожог,
который не прощу вовек.
Я удивлялся,
слушал,
плыл
за песней.
Так и началось.
И молочай… и чернобыл…
Вся степь, прогретая насквозь.
Как я забыл?!
Да, в те года
я был бесхитростен и прост,
свободно проходил тогда
под животом верблюжьим в рост.
«Чок-чок!» — кричал верблюдам я,
но, свысока взирая, шли,
зеленой жвачкою плюя,
на пятку наступить могли.
А в небе — чисто и бело,
вокруг — пески и солончак.
Заволжье к сердцу подплыло,
пришли Эльтон и Баскунчак.
А песня всё сильней.
«Пора!»
Чему пора?
Да вот оно,
село Быковы хутора,
покинутое мной давно.
Пора вернуть земле родной
весь жар ее большой любви.
Она зовет:
вернись домой,
для лучшего ее живи.
Земля моя!
От солнца ржав,
я босиком бежал хитро:
колючки пальцами отжав,
ступни поста-вив на ребро…
Клубился пылью след отар.
Земля — все травы полегли,
твои дожди ссыхались в пар,
не долетая до земли.
А там — за маревом живым —
я знал:
казахи и стада.
И по воронкам вихревым
угадывал:
идет беда!
Мы, сдвинутые той бедой,
безводьем, горем немоты,
шли цепью к Волге,
над водой
держали пламенные рты.
Да, там и слышал я тогда
всю эту песнь, ее родник,
тогда, наверно, в те года,
к иному языку приник.
И в юности
издалека
я слышал песню и домбру.
Джамбула слышалась строка,
когда тянулся я к перу.
Стих — норовистый конь!
Меня
не раз и вытряхнуть могло,
но он держал того коня,
пока садился я в седло.
Пора!
Стучится песня в грудь.
Растет и ширится в груди.
Ты счастья хочешь?
Счастлив будь!
Бессмертья жаждешь?
Выходи!
Я слышал:
всё заполонив,
шел переплеск степных озер,
и переблеск широких нив,
и перелесков разговор.
«Пора, — всё слышалось, — пора!»
Росло во мне желанье жить,
водить большие трактора,
любить, знакомиться, дружить,
и думалось наперебой
о нашем счастье,
о твоем.
Хотелось быть вот тут, с тобой,
под небом, —
на земле — вдвоем.
3. КАРУСЕЛЬ. ВОСПОМИНАНИЕ
Повозка за повозкою,
дорогой и напрямки
на ярмарку Быковскую
едут степняки.
Бежим, сцепившись за руки,
розово пыля.
В пыли
до самой ярмарки
полынная земля.
На ярмарку скорей,
на ярмарку!
У мельницы паровой
негде упасть яблоку.
Говор.
Рев.
Вой.
Протискиваемся с опаскою —
ноги береги!
Дегтярной душат смазкою
встречные сапоги.
Снуют цыгане страшные,
прилавки стали в ряд,
диковинами раскрашенными
они пестрят.
А мужики степенные
пьют квас. —
Один назло
плеснул остатки пенные —
нам цыпки обожгло.
Под оглоблями длинными
скользили между возов,
свистульками глиняными
даем условный зов.
А петушки на палочках!
От них не отойдешь.
Как на ветлах галочьих,
вспыхивает галдеж.
И вдруг закружилось перед глазами,
пересохло во рту.
На конях и на лодочках кружатся.
И нас укачало.
Сгреб нас высокий старик и прижал к животу:
«Кататься охота?
Крутить полезайте сначала!..
Кто не хочет — убирайся отсель!
Охочий — три раза крутить,
на четвертый — кататься бесплатно…»
Кричала,
звала разноцветная карусель.
Мы недоверчиво мямлили:
«Кабы так-то!»
— «Вот ладно!..»
И так,
как нам назначено,
по третьему звонку,
мы крестовину раскачиваем,
как лошади на току.
«Пошла!» — кричим.
И кружится!
Нам хорошо уже —
играется,
и дружится,
и праздник на душе.
Потом внизу мы выбрали
кто лодку, кто коня.
И дома
не выбранили
за этот день меня.
Крутить
мне больше нравилось —
внизу тошнит слегка.
Я взял себе за правило:
других кружить пока.
Кружили — дух захватывало;
и славили житье,
честно
зарабатывая
веселие свое…
В двадцать восьмом
всё это было, помнится.
Зачем припомнил это,
не пойму.
Да! Замечаю:
голова не клонится,
не кружится — катаюсь, как в дыму.
То на коне лечу,
а то на лодочке,
смеюсь себе
и наверх не спешу.
И улыбнусь то Людочке, то Олечке.
«Сильней! Сильней крутите!» —
сам прошу.
Я нахожу себе уловки разные,
и лица все сливаются в одно.
Привык, и не тошнит меня.
Всё праздную,
хоть помню:
наверх мне пора давно.
Хозяин мой — страна,—
забыл я что-то.
Катаюсь я — идут за днями дни…
Гони меня —
заставь крутить до пота.
Гони меня,
гони меня,
гони!