— Турецкого.

— Вот видишь! Значит, и дух волшебный, что обитал в той лампе, был у него турецкий. А венгерская фея-волшебница, она ведь в шубе живёт-обитает.

Я даже рот забыл закрыть от изумления. И как это я сам до этого не додумался?!

— Понятное дело, фея селится на житьё не в каждой шубе, а тоже только в волшебной. И помогает она только тому, кто знает с ней обращение. Конечно, тут тоже много своих хитростей да уловок есть. Но ежели хочешь, берусь я тебя им обучить.

От радости я так закукарекал, словно я теперь сам был вместо чёрного петуха.

— Постой, озорник! — погрозил мне пальцем отец. — Первая хитрость: чтобы обо всём этом ни одна живая душа на свете не знала. Даже матушка твоя. Потому, если кто узнает, что шубейка-то волшебная, она в тот же миг потеряет свою волшебную силу. Понял?

— Понял, папенька.

— Это первое. А второе: пока ты будешь эту шубу носить, ты должен всегда говорить правду. Имей это в виду. Скажешь хоть раз неправду, фея так потянет тебя за ухо, что оно у тебя длинней, чем у осла, будет. И таким навсегда останется. Ну так как? Берёшься носить такую шубейку?

— Берусь.

— Что ж, ладно. Ежели ты согласен, так и быть, сошью я тебе такую шубейку. Вот увидишь: пока ты её износишь, у тебя богатства больше накопится, чем у колдуна Кюшмёди.

— Пока изношу? — переспросил я разочарованно.

— Конечно, — серьёзно посмотрел на меня отец. — Ты что ж думал, что фея новёхонькую, прямо с иголочки шубу отдаст тебе? Ты же помнишь, что Аладдинова лампа была старая и негодная. Вот и тебе придётся ту шубейку волшебную носить, покуда она совсем с плач не свалится. А тогда-то уж и фея из неё обязательно появится и перед тобой воочию предстанет. «Что повелевает мой юный господин?» — спросит.

«Ладно, — подумал я про себя. — Только бы эта волшебная шубейка поскорее на мне оказалась, а там уж я позабочусь, чтобы ей недолго целой да новой оставаться!»

Но отец, видно, так же хорошо читал мои мысли, как я — домашний календарь, потому что он так продолжал:

— Понятное дело, беречь шубейку нужно пуще собственного ока, чтобы феюшку не разгневать. Ты же не знаешь, где она спряталась. Вот и выйдет, что вдруг ты полушубок за какой-нибудь гвоздь зацепил да порвал, а на самом деле ты фею ушиб или поранил. Ну посуди сам: велик ли тебе прок от какой-нибудь одноглазой или корноухой феи?

Пришлось мне согласиться, что прок не велик. И пообещал я беречь новую шубейку как зеницу ока. Теперь у меня было только одно желание: чтобы поскорее сшили мне ту волшебную шубку.

— До той поры, как тебе в школу идти, готова будет, — пообещал отец.

Тут я снова испугался:

— Значит, всё же школяром мне придётся быть, а не искателем сокровищ?

— Да какая тебе разница, кем ты станешь, коли твоя шубейка-то? — успокоил меня отец. — С нею рано или поздно ты всё одно доберёшься до сокровищ. А до тех пор она и в беде выручит тебя, и подмогой тебе будет. Да и износишь ты её быстрее, как в школу в ней ходить станешь, чем ежели она дома, на крючке висеть будет.

Что ж я мог на эти слова возразить? Ударили мы с отцом по рукам. За шубейку согласился я стать школяром. Отец же посулил завтра же скроить мне шубейку.

ПОСЛЕДНИЙ СТЕЖОК

Всё время, пока отец шил шубейку, меня и за все сокровища Кюшмёди не выманить было из дому. Разумеется, не полушубок меня занимал, а волшебница. Ведь я хоть и слышал про неё много, но ни разу не видал. И потому никак не мог себе представить: откуда вдруг фея в моей шубейке появится и в ней на жительство поселится?

Конечно, я уже давно мог бы выспросить обо всём этом у дяди Месси, да только я ведь не имел права рассказывать про свою волшебную шубейку никому. Поэтому я лишь с большой осторожностью поинтересовался у него, доводилось ли ему когда-нибудь своими глазами видеть фей?

Всеведущий мудрец даже обиделся на меня за мой вопрос.

— Ещё бы мне не видеть их! — сердито вскричал он. — Выл случай — я совсем рядом одну видел. Только она в тот же миг обличие своё изменила. Феи, они ведь такие хитрые: заметили, что их человек увидел, и сразу либо туманом над водой, либо светлячком в траве обернутся. А то ещё цикадой, на вершине тополя сидящей…

От такого разъяснения ничего мне яснее не стало. Маменьку я тоже один разок о феях спросил, когда мы чердак прибирали. А она присела на толстую балку потолочную, меня к себе на колени усадила и тихим голосом принялась рассказывать:

— Видывала я, сыночек, больше всего фей, когда ты ещё совсем маленький был. А я тебя в корыте заместо колыбельки качала да песню про «Красавицу Юлишку» по сто раз кряду тебе певала. А феюшки из мышиной норки выбегают — и ну танцевать! А то вдруг затеют они на нитке-паутинке раскачиваться и всё норовят, бывало, под кисею заглянуть, которой я личико твоё от мух укрывала. С той поры я уж, конечно, фей в таком множестве не видела. Хотя и по сегодня они нет-нет, да и дадут о себе знать. Например, когда бедному человеку поможешь или ещё какое-нибудь доброе дело сделаешь, и вдруг у тебя перед взором так сразу светло-светло станет. Я так думаю: это от них, от фей, озарение исходит. А то, помню, в страду напоила я изо рта перепелёнка малого. Он от матери своей убежал да, видно, и заблудился. Так мне тогда всё поле пшеничное в пояс кланялось. Ясно, не само по себе — феи на него своими ротиками дули.

Вот это уже понятный разговор! Не то что туманные рассуждения моего друга, дядюшки Месси. И я решил увидеть свою волшебницу ещё до того, как я стану обладателем чудесной шубейки.

Первую попытку я предпринял со старым цыганом Бароном. Беднее его, наверное, в целом мире не было человека, а он каждый день мимо нашего дома проходил. Пошарил я по закуткам на нашем дворе и, отыскав старую, ржавую подкову, сел у дороги поджидать, когда цыган Барон появится. Недолго мне и ждать-то пришлось; смотрю, идёт старый цыган с поля, тощего поросёнка за собой на верёвке волочит.

— Дядя Барон! — крикнул я ему приветливо.

Дядя Барон, услышав, что его зовут, вздрогнул и озираться начал, словно в поисках сусликовой норки, чтобы в неё поскорее нырнуть. Но, увидев, что это всего лишь я его окликаю, чуточку осмелел и, сняв с головы свою шапку-котелок, подошёл ко мне поближе.

— Ох, Гергё, шердешко ты моё, ишпугал ты меня, штарого чигана, я тебя за жандарма Абеля принял, у него тощь-в-тощь твой крашивый голошок, как у чиплёнощка. А я разве повинен, что этот свинух сам за мной увязался. Я слепой чиган, не вижу, что он в другой конец верёвки вцепился жубишшами и бежит. Не гнать же мне его, бедняжку, прощь? Правду я говорю, принч ты мой молодой?..

— Дядя Барон, — перебил я его причитания, — я вас пожалеть хочу.

— Пожалеть? В шамом деле? И што ты мне пожалеть хощешь? Ждоровья или богатштва великого? Да ты что-то ш шобой для меня, штарого, принёс? Давай пошкорее! — протягивая руку, вскричал старик. — Подай чешому дядюшке Барончику, мой золотой Гергюшко!

Я протянул ему подкову, а сам вытаращил глаза, смотрел, боясь пропустить миг, когда возникнет сияние, исходящее от феи. Но увидел я только, как свирепо засверкали Бароновы глаза.

— Да што бы сороки выклевали тебе ощи твои бештыжие! Ты думаешь, всякий нищий шопляк шмеяться может над чиганом Бароном? — хлопнув меня по спине шляпой, завопил цыган Барон.

Причём его последние слова я слышал уже издали, так мне вдруг захотелось поскорее очутиться у себя во дворе, по сию сторону плетня, и я не стал дожидаться, пока начнётся парад фей.

«Ладно, может, с перепелятами мне больше повезёт!» — подумал я и отправился искать по пшеничным нивам жаждущего напиться перепелёнка. Всего одного мне и удалось заприметить, однако и он оказался чересчур шустрым и не пожелал, чтобы его напоили водой. Возвращаюсь усталый домой, а навстречу мне старый матушкин индюк.