Однако это, повторим, хоть и важные, но исключения. В целом же учить варварский язык казалось необязательным[1006]. Ни про Лонгина, «апостола Судана», ни про Стефана Сурожского, крестившего хазар, ни про Евфимия и Петра, христианизаторов Алании, ни про их далекого преемника Феодора Аланского, ни про греческого «философа», пропагандировавшего православие Владимиру Киевскому, ни про Иерофея, «апостола венгров», ни про Евфимия, «апостола печенегов», ни про одного другого миссионера мы ничего не знаем о способе их коммуникации с паствой.

Можно предположить, что при каждом миссионере находились переводчики. Фигура толмача появляется во многих памятниках, в том числе и агиографических, где описано общение с варварами[1007], но очень редко в миссионерских сценах. Известно, что Златоуст, проповедуя готам, «использовал переводчика, сведущего в обоих языках»[1008]. В Житии Лазаря Галесиота упоминается, что «архиепископ Эфесский, крестив одного отпрыска Агари (т. е. араба. — С. И.), послал его [к святому] вместе с переводчиком (μετα έρμηνέως)»[1009] — можно предположить, что тот же переводчик присутствовал и при катехизации. Через переводчиков общался с пленными аварами и св. Панкратий (ср. с. 118), пока они не обратились. Однако не следует забывать, что во всех перечисленных случаях речь шла об имперской территории, а не о составе миссионерских посольств[1010].

На основании косвенных признаков можно предположить, что в подобных целях использовались не византийские переводчики, а христиане из местных или соседних родственных по языку племен. Такой вывод напрашивается, если анализировать самый ранний пласт христианской лексики языков Восточной Европы: так, древнейшие христианские термины в венгерском языке — славянского происхождения (см. с. 194), в аланском — грузинского и т. д.[1011] Видимо, это не были профессиональные переводчики, что наверняка затрудняло контакт грека–миссионера с варваром–неофитом.

Самым главным вопросом для миссионера было — что, помимо малопонятных религиозных рассуждений, он мог предложить варварам? Чем их заинтересовать? Разумеется, он привлекал к себе внимание чудесами; конечно, излечивал от болезней. Вот какой рассказ мы находим у Феофилакта Симокатты: как‑то персидский царь Хосров отправил своему союзнику византийскому императору Маврикию тюркских пленных, захваченных им в битве. «На лбу у этих пленников был вырезан знак страданий Господних… крест. Император стал спрашивать, что означает для варваров этот знак. Они ответили, что получили его от матерей: когда у живших на востоке скифов разразилась сильная моровая язва, то по настойчивому совету некоторых из христиан они острием накололи на лбу мальчиков этот знак (τινας έδέησε τών Χριστιανών είσηγήσασθαι τούτω δήτα τώ τύπω τών μειράκιων έγκεντηναι τα μέτωπα). Так как варвары не отвергли данного предложения, они получили спасение благодаря этому совету»[1012]. Скорее всего, упомянутые христиане, жившие среди тюрок, были монофиситами, — но ясно, что помощь при эпидемиях должна была в любом случае настраивать варваров в пользу миссионера.

За неимением греческих данных, обратимся к сведениям об армянском миссионерстве. В середине VI в. сирийский автор Захария Ритор рассказывает о появлении христианства среди гуннов в прикаспийских степях. Эти народы, рассказывает Захария, «живут в палатках и питаются мясом скота, рыбой, мясом диких животных, они живут за счет своего оружия. После того как от ромеев были уведены пленные и приведены к гуннам, они оставались в их земле 34 года. Тогда к человеку по имени Кардост, епископу в земле Арран, явился ангел, как сообщил нам этот епископ…»[1013]. Ангел велел ему отправляться к гуннам, что он и сделал еще с семью спутниками. Прибыв к гуннам, они преподали им духовное наставление, а заодно крестили «множество гуннов», перевели на их язык Писание. Кардост оставался там 14 лет, после него у них был «другой армянский епископ по имени Макарий», который «сажал овощи и сеял зерно», построил «церковь из кирпича». «Когда владыки кочевых народов познакомились с подобными нововведениями, они были изумлены и обрадовались этим людям. Они почитали их, и каждый звал их в свою местность и к своему племени. И они просили их быть их учителями. Они остаются там до сих пор»[1014]. Таким образом, миссионеры доказывали свою нужность варварам, выступая в роли цивилизаторов.

Подчас цивилизаторство оборачивалось навязыванием того образа жизни, который казался самим миссионерам единственно возможным. Вот как описывает Феодорит обращение арабов–кочевников у подножья столпа Симеона: «Исмаилиты же прибывали группами: в одно и то же время приходило по двести, по триста человек. Случалось, что и тысяча человек [сразу] с криком отказывалась от отеческого заблуждения, и разбивала пред тем божественным столпом почитавшиеся ими ранее идолы, и отказывалась от оргий в честь Афродиты… Они вкушали божественных таинств, и принимали законы от того священного языка, и расставались с отеческими обычаями (τοις εθεσι τοις πατρώοις χαιρειν φράζοντες), и отвергали привычку питаться дикими ослами и верблюдами. Я сам был очевидцем этого и слышал, как они отказывались от отчего злочестия и принимали евангельское учение»[1015].

Как связано христианство с запретом на употребление в пищу ослиного и верблюжьего мяса — Феодорит не поясняет, это кажется ему само собой разумеющимся.

Подобное отношение сохранилось на многие века. Когда в 1253 г. западный миссионер Гильом де Рубрук ехал через захваченные татарами причерноморские земли, его чрезвычайно поразила та нервозность, которая ощущалась между тамошними христианами по поводу питья кумыса. Сам Рубрук попробовал этот напиток и спокойно отметил, что он «очень вкусный». Ханский правитель, которого посетил миссионер, «спросил у нас, хотим ли мы пить кумыс… ибо находящиеся среди них христиане, русские, греки и аланы, которые хотят крепко хранить свой закон, не пьют его и даже не считают себя христианами, когда выпьют, и их священники примиряют их тогда [со Христом], как будто они отказались от христианской веры»[1016].

К изумленному Рубруку приходили аланы и «спрашивали они и многие другие христиане, русские и венгры, могут ли они спастись, потому что им приходилось пить кумыс и есть мясо животных, или павших, или убитых сарацинами и другими неверными, что даже сами греческие и русские священники считают [грехом]… Тогда я разъяснил им, как мог, научил и наставил их в вере»[1017]. Зловещее значение, которое византийские миссионеры придавали кумысу, показывает, что греки наделяли культурное различие религиозным смыслом. Кочевник, чья жизнь невозможна без кумыса, не может быть христианином. Рубрук рассказывает, что к нему пришел один «сарацин», выказавший желание креститься — после долгих колебаний он заявил, что все‑таки не будет этого делать, ибо кроме кумыса ему нечем питаться. Ясно, что подобные воззрения, распространявшиеся греческим духовенством, в зародыше подавляли всякую возможность обращения кочевников[1018].

Коль скоро миссионер обращался в первую очередь к властителям, ему нужно было что‑то сказать об отношении новой религии к их власти. Что же говорили греческие проповедники о политике? Данных у нас нет, и потому опять приходится обращаться к родственной кавказской традиции. В VI в. армянин Григорис, внук Григория Просветителя, отправился в страну масктов (гуннов–савиров) и предстал перед Самасаной, царем масктов. Его проповедь развивалась весьма успешно, пока он не начал наставлять варваров в непротивлении и миролюбии. Вот что они отвечали ему, согласно историку Фавсту Бузанду: ««Если не будем похищать, грабить, отнимать чужое, как же можем мы прокормиться?«И хотя он на тысячу ладов старался благорасположить их, они его не хотели слушать, а говорили: «…как нам жить, если по исконному нашему обычаю не садиться на коней? Но это делается по наущению армянского царя, это он послал к нам, чтобы этим учением пресечь наши грабительские набеги на его страну»»[1019]. Незадачливого миссионера привязали к хвосту дикой лошади и пустили по полю.