Таким образом, Йемен представляет собой пример активной миссионерской деятельности византийцев далеко за пределами их собственных границ. Пример этот демонстрирует как организационную силу имперской церкви, так и ее оперативную слабость, неумение приспособить теоретические постулаты к конкретным обстоятельствам жизни варваров. Коль скоро миссионеры действительно навязывали химьяритам составленные для них «Законы», то неудивительно, что духовные плоды деятельности византийцев в Химьяре оказались недолговечны.

V. Арабы византийско–персидского пограничья

Если вмешательство Юстиниана в религиозную жизнь Южной Аравии преследовало стратегические цели, то крещение арабских племен (ср. выше, с. 51 сл.), соседивших с Империей на востоке, было связано с необходимосгью оберегать от них границы. К V в. в лимитрофной зоне между Византией и Ираном оформились два влиятельных кочевых союза — лахмиды и гассаниды. Лахмидский правитель Абу–Джафур дважды подвергался христианской агитации: впервые в 500 г. ему направил письмо монофисит Филоксен Маббугский, второй раз, в 513 г., — столь же страстный монофисит Севир Антиохийский (он был патриархом в Антиохии с 513 по 518 г.)[264]. В это время Империя все еще активно использовала монофиситов для миссионерской деятельности (ср. с. 82), но лахмиды, являвшиеся клиентами Персии, в основном принимали несторианство, запрещенное в Византии и потому находившееся под патронажем шахов. Когда в 524 г. монофисит Симеон из Бет–Аршама начал проповедовать в Хире, столице лахмидов, то местные жители пожаловались персам, что это — византийский агент, и арестовали его[265].

Западнее лахмидов кочевали гассаниды, которые, будучи клиентами Византии, приняли монофиситство[266]. В 542 г. монофиситский патриарх Александрии Феодосий, пребывавший в Константинополе, под покровительством императрицы Феодоры, по просьбе гассанидского князя Арефы рукоположил двух епископов для его владений: Якова Барадая и Феодора Аравийского, видимо, араба по происхождению. Феодор подчинялся патриарху Антиохии, но его епархия была «кочевой» — она охватывала hertha, т. е. становища бедуинов[267]. Это был страстный миссионер[268], о котором, однако, ни слова не сообщают греческие источники.

Другой проповедник, Ахудеммех, рукоположенный в 559 г., обращал в какое‑то нехалкидонское христианство (скорее всего монофиситство) арабские племена, «живущие в шатрах» в области Джазира. Его сирийское житие[269] содержит богатейший материал о миссионерстве среди варваров–кочевников, и оно безусловно заслуживало бы подробнейшего разбора— однако Ахудеммех был не византийским, а персидским подданным. Его плодотворная деятельность, закончившаяся мученической кончиной от рук персов в 575 г., никак не была связана с Византией (где к тому времени монофиситство начали жестоко преследовать), но сильно повлияла на монофиситскую церковь. В сравнении с Житием Ахудеммеха, наполненным мельчайшими деталями миссионерского быта, особенно хорошо заметно, сколь мало нам известно о греческих миссионерах. Из сирийского текста мы узнаём, как сильно опасался герой трудностей арабского языка[270] — греки практически ничего не сообщают о лингвистических затруднениях (ср. с. 304). Агиограф ставит читателя в известность о том, что Ахудеммех не пытался побудить кочевников к оседлости[271] — в то время как византийцы именно это считали своей главной задачей (ср. с. 309); Житие сообщает, что миссионер «собрал и привел священников из многих областей, мягкими словами и дарами он убедил и обласкал их с тем, чтобы в каждом роде поставить одного священника и диакона, он установил и дал имена церквам по именам шейхов их родов, для того чтобы они помогали во всяком деле и [со всякой] вещью, потребной для них»[272] — и о подобных маленьких миссионерских хитростях мы ни слова не узнаём от византийцев!

Отколовшиеся от монофиситов юлианисты (ср. с. 80) также вели активную миссионерскую деятельность среди варваров: имея базой Александрию, они в середине VI в. рассылали епископов в Персию, северную и южную Аравию, Эфиопию, Армению, Кавказскую Албанию[273]. Однако эта деятельность не пользовалась поддержкой Византии, даже когда ее власти заигрывали с монофиситами.

Вся вышеописанная миссионерская работа велась по преимуществу носителями сирийского языка, однако греческий играл важную роль в жизни варварской церкви. Крупнейшим христианским центром для арабов–кочевников являлся храм св. Сергия в Русафа (в совр. Сирии). Сергий был особым, специально «арабским» святым (он даже именовался в надписях «Сергий Варварский»[274]) — так вот, религиозная жизнь этого города, расположенного к востоку от эллинизированных центров Передней Азии, явно шла на греческом языке. От 1–й пол. VI в. дошла грекоязычная надпись, найденная в «базилике А» на развалинах Русафа: «По милости Божией епископ Сергий, родственник хорепископа (χωρεπισ(κόπου)) Марония, построил эту церковь, покрыл ее крышей, навесил двери и украсил всё мрамором»[275]. На стенах Русафа также есть греческие надписи. Например, «Да здравствует вера христианская! (νικα ή πίστις των Χριστιανών)»[276]. Вряд ли в Русафа приезжали природные носители эллинского наречия, но в качестве языка церкви там использовался именно греческий.

Кроме того, этот язык обладал в глазах арабских племенных вождей важным политическим звучанием. В той же Русафа имеется надпись, прямо выдающая свое негреческое происхождение: «Да здравствует удача Аламундара!». Она была сделана в 570–х гг. бедуинским князьком, союзником Византии. Для этого крещеного араба греческий язык надписи имел не столько информативное, сколько статусное значение— он подчеркивал его связь с Империей! Греческие надписи находят и еще дальше на восток от Русафа — все эти эпиграфические свидетельства оставлены арабами, использовавшими греческий в статусных целях, как «язык власти»[277].

Итак, эллинизм играл существенную роль в религиозной и политической жизни арабов–кочевников, однако греческие источники сообщают очень мало сведений на этот счет. Империя и тут больше внимания уделяла отвращению варваров от ереси, чем обращению их в христианство (ср. с. 51). Вот как выглядит рассказ Евагрия о событиях 580 г.: «Нааман, филарх враждебных скинитов [«обитателей шатров»], являвшийся [раньше] грязным язычником и лично приносивший человеческие жертвы своим демонам, пришел к святому крещению, а [статую] Афродиты из чистого золота расплавил на огне и раздал бедным. А [епископ] Григорий, по указанию императорской власти (νεύμασι της βασιλείας) объезжая пустынные области (τας πανέρημους… περινοστών) так называемого Лимеса, где имело наибольшую силу учение Севира, излагал (προυτίθει) церковные догматы и привел к Божией церкви многие крепости, деревни, монастыри и целые племена (φυλάς ολοκλήρους)»[278]. Как видим, если отвращение арабов от северианства есть предмет активных и сознательных усилий, получивших санкцию самого императора Тиверия[279], то обращение варвара в христианскую веру выглядит у Евагрия как абсолютно самопроизвольное и не предполагающее никакого внешнего вмешательства.