Вскоре эта история получила продолжение: «Когда они, как я рассказывал выше, убили собственных царей, к ним прибыли в большом количестве ромейские военные, посланные императором. Они взялись присоединить их страну к ромейской державе и начали отдавать разные непривычные им приказания. И поскольку ромеи обращались с авасгами весьма насильственно, те страшно негодовали. Опасаясь, как бы им навсегда не стать рабами ромеев, они вновь поставили себе вождей… Разочаровавшись в добре, они снова приняли свои прежние верования, казавшиеся им ужасными, вместо новых, которые, конечно, показались им еще худшими. Опасаясь из‑за всего этого ромейских сил, они тайно переметнулись на сторону персов» (Procopii Bella, VIII, 9, 10—12). Этот эпизод очень ярко характеризует все этапы византийского «культуртрегерства»: Империя начинает вмешиваться во внутренние дела варварского племени, имея целью подорвать там влияние своего вековечного врага — Персии; на варваров оказывается политическое давление, имеющее, по видимости, цивилизаторскую окраску; попытка побудить варваров отказаться от их «диких» обрядов плавно переходит в христианизацию; она, в свою очередь, имеет следствием свержение власти, неразрывно связанной с языческой религией, а оттуда уже рукой подать до попытки завоевания. Важным следствием подобной политики, как видим, может стать не только взрыв антивизантийских настроений и переход на сторону противника, но и отказ от христианства, неизбежно ассоциирующегося с имперской экспансией.

Кавказское племя цанов также стало объектом государственной миссии. Византийский полководец Ситта, «победив их, многое побудительное сказал и сделал (έπαγωγά τε πολλά ές αυτούς είπών τε καί πράξας), сумев совершенно склонить их на свою сторону. И они, сменив образ жизни на более мягкий (δίαιταν έπί τό ήμερώτερον μεταβαλόντες), стали записываться в ромейские войска и с тех пор выступают против врага вместе с остальной ромейской армией. Да и в смысле веры они перешли к большему благочестию, сделавшись поголовно (απαντες) христианами» (Procopii Bella, I, 15, 24—25). К теме христианизации цанов Прокопий еще раз возвращается в трактате «О постройках»: «Потерпев поражение от ромеев, которыми командовал Ситта, они отчаялись в дальнейшей борьбе и тотчас все перешли на его сторону, предпочтя для себя вместо рискованной свободы — нетрудное рабство. И веру они немедленно (αύτίκα) поменяли на благочестие, сделавшись все (απαντες) христианами. И образ жизни сменили на более кроткий (δίαιταν έπί τό ήμερώτερον): во–первых, отказавшись от всякого грабежа, а во–вторых, выступая совместно с ромеями в их войске, когда те шли против своих врагов. Но опасаясь, как бы цаны опять не сменили образ жизни и снова не обратили свои обычаи к большей дикости (άγριώτερον), император Юстиниан придумал следующее… Он срубил все деревья, которые обычно перегораживали дороги [к цанам], сделал… их проходимыми и проезжими, добившись этим, что цаны смогли смешиваться с другими людьми и вступать в общение с соседями. Потом он воздвиг для них церковь в деревне, называемой Схамалинихон, и сделал так, что они могли отправлять богослужение, и причащаться таинств, и славить Бога в молитвах, и совершать другие священнодействия…» (Procopii De aedificiis, III, 6, 6—8; 11—12). Фигура полководца Ситты, сочетавшего угрозы с христианскими проповедями, а строительно церкви — с вырубанием лесов, весьма характерна для эпохи государственной миссии. Заметим, что личности церковного иерарха, который осуществлял крещение, для Прокопия вообще не существует.

Как видим, христианизация у вышеперечисленных племен развивалась параллельно с общей византинизацией (которая в терминологии римского империализма именовалась «смягчением нравов») и последующим политическим подчинением Империи. В тех же случаях, когда Византия не имела непосредственного политического интереса, она относилась к миссии пассивно. Таков случай готов–тетракситов, обитавших в долине Кубани, которые, по словам Прокопия, «почитают и блюдут христианские обычаи не менее других… Но приняли ли некогда эти готы арианство, как другие готские племена, или веровали во что‑либо другое — я не могу сказать, поскольку они и сами этого не знают, практикуя ныне веру весьма безыскусно и бездеятельно. Некоторое время назад (я пишу это в двадцать первый год самодержавной власти императора Юстиниана [547—548 гг. — С. И.]) они прислали в Константинополь четырех послов, прося дать им какогонибудь епископа (έπίσκοπον σφίσι τινα δεόμενοι δούναι) — мол, тот священник (ιερεύς), какой у них был, незадолго перед тем умер, а они узнали, что император отправляет священника (ιερέα) к авасгам. Император Юстиниан с готовностью выполнил эту просьбу и послал [епископа]…» Впрочем, тут же выясняется, что истинной причиной прихода готского посольства была просьба о помощи против утигуров: «…Эти послы, докладывая о том, ради чего они явились, прилюдно, в присутствии многих свидетелей, говорили исключительно о священнике, поскольку боялись утигуров–гуннов — но получив тайную аудиенцию, рассказали [императору] всю правду…» (Procopii Bella, VIII, 4, 9; 11—13).

Продолжал Юстиниан и начатую его предшественниками (ср. с. 73) политику приглашения варварских вождей в Константинополь с целью крещения[242]. В 527 г., как рассказывает Малала, «предводитель гуннов, [что] около Боспора, по имени Грод, также прибыл к императору. Он приехал в Константинополь и был крещен. Император стал его восприемником при крещении и, дав ему множество подарков, послал его назад в его страну, защищать ромейскую территорию»[243]. В том же году «князь [германского племени] герулов по имени Греп вошел на ромейскую территорию и прибыл в Константинополь со своей дружиной. Он совершил поклонение императору и попросил сделать его христианином. Он был крещен на святое Богоявление, причем сам император Юстиниан был его восприемником при святом крещении. Вместе с ним крестились его сенаторы и двенадцать из его родственников. Одарив [Грепа] множеством подарков, император отослал его. Он со своей дружиной отправился восвояси, а император ромеев напутствовал его: Когда ты будешь нужен, я тебе сообщу!»[244]. Прокопий, описывая христианизацию герулов, приписывает императору более активную роль, но зато он не питает ни малейших иллюзий относительно глубины варварского «обращения»: «Когда Юстиниан получил императорскую власть, он одарил [герулов] хорошей землей и прочими ценностями. Ему совершенно удалось сделать их друзьями, и он убедил их всех стать христианами. Так что они, переменив образ жизни на более кроткий (την δίαιταν έπί τό ήμερώτερον μεταβαλόντες), решили во всем перейти на христианские обычаи (τοίς Χριστιανών νόμοις έπί πλειστον προσχωρειν εγνωσαν) и на основании союзного договора всемерно сотрудничают с ромеями. Впрочем, между собой они вероломны, одержимы корыстью и горазды причинить вред ближним, причем ничто из этого не считается стыдным. И нечестивые сношения они совершают, иногда даже с мужчинами и ослами. Они — самые отвратительные из всех людей» (Procopii Bella, VI, 14, 33—36). Из этого текста следует, что «кротость нравов» означала для византийцев только одно — отказ от набегов на Империю; в остальном же они могли следовать своим диким обычаям — и никакое христианство им в этом не мешало.

IV. Аравийский полуостров

Теперь целесообразно вернуться в Южную Аравию (ср. с 74) и рассмотреть ситуацию там после эфиопского завоевали я. Свергнув царя–иудея, эфиопский негус Калеб поставил править в Йемене марионеточного правителя Сумуйяфа (Эсимфея). Этот царь был в дружеских отношениях с Византией: по словам Прокопия, Юстиниан писал Эсимфею и Калебу, предлагая им «воевать с персами по причине единомыслия в вере (δια τό τής δόξης όμόγνωμον) (Procopii Bella, I, 20, 9). Ок. 536 г. в результате антиэфиопского восстания Эсимфей был свергнут[245], и химьяритским царем стал Абреха (Авраам). Попытка эфиопов восстановить силой свою власть над Южной Аравией кончились ничем — примерно в 539—542 гг. Абреха заключил с Эфиопией договор, по которому Химьяр вновь обрел независимость. Символом укрепления йеменско–византийских религиозных связей стало возведение на имперский счет в Сане большого храма, украшенного на константинопольский манер и привлекавшего паломников даже из Империи[246].