1914
«Что со мною? Я немею…»*
Что со мною? Я немею.
Что сначала мне воспеть?
Царскосельскую аллею,
Где на западе, алея,
Темных веток встала сеть?
Или пестрого подвала
Полуночные часы,
Где средь шумного развала
Тихо душу колдовала
Близость познанной красы?
Или сумрак той гостиной,
Что на Мойке, близ Морской,
Где с улыбкою невинной
Сквозь кайму ресницы длинной
Взглядывали вы порой?
Иль пробора пепел темный
На подушке у меня?
Взгляд усталый, нежно томный,
На щеках огонь нескромный
Розой тлеет, взор маня…
Или сладость пробужденья
Близко милого лица,
Умиленное волненье,
Холодок прикосновенья
Так знакомого кольца?
Все минуты, все мгновенья —
Лишь один блаженный час.
Ни тревоги, ни сомненья…
Вечное благодаренье
Небу милому за вас!
1913
«Вдали поет валторна…»*
Вдали поет валторна
Заигранный мотив,
Так странно и тлетворно
Мечтанья пробудив.
И как-то лень разрушить
Бесхитростную сеть:
Гулять бы, пить да слушать,
В глаза твои глядеть.
И знаешь ведь отлично,
Что это все — пустяк,
Да вальсик неприличный
Не отогнать никак.
И тошен, и отраден
Назойливый рожок…
Что пригоршнею градин,
Он сердце мне обжег.
Невзрачное похмелье…
Да разве он про то?
Какое-то веселье
Поет он «тро-то-то».
Поет, поет, вздыхает,
Фальшивит, чуть дыша.
Про что поет, не знает…
Не знай и ты, душа!
1915
«Душа, я горем не терзаем…»*
Душа, я горем не терзаем,
Но плачу, ветреная странница.
Все продаем мы, всем должаем,
Скоро у нас ничего не останется.
Конечно, есть и Бог, и небо,
И воображение, которое не ленится,
Но когда сидишь почти без хлеба,
Становишься как смешная пленница.
Муза вскочит, про любовь расскажет
(Она ведь глупенькая, дурочка),
Но взглянешь, как веревкой вяжет
Последний тюк наш милый Юрочка, —
И остановишься. Отрада
Минутная, страданье мелкое,
Но, Боже мой, кому это надо,
Чтобы вертелся, как белка, я?
Июнь 1917
«Все дни у Бога хороши…»*
Все дни у Бога хороши,
Все дни — одно благословенье,
Но в бедной памяти души —
Немногие, как воскресенье.
И знаете: они не те,
Когда я ждал, и волновался,
И торопливо в темноте
Губами ваших губ касался.
Они не те, когда так зло,
Упрямо веря, я не верил.
Все это былью поросло,
И, может быть, я лицемерил.
Мне помнятся другие дни
(Они так сладостны и жалки)…
В гостинице глаза одни,
Как вылинявшие фиалки…
И вдруг узнали, удивясь,
Что вот теперь уж в самом деле,
Что выросла такая связь,
Какой, быть может, не хотели.
Потом клонило вас ко сну,
В тревоге детской вы дремали
И вдруг: «Отправят на войну
Меня!» — так горестно сказали.
Кому там нужны на войне
Такие розовые губы?
Не для того ли, чтоб вдвойне
Бои нам показались грубы?
А тот, для вас счастливый, день,
Такой недавний день, в который
Чужой любви смешалась тень
С тяжелым мраком желтой шторы…
Опять, опять, как в первый раз,
Признанья ваши и томленье, —
И вот смущенный ваш рассказ
Отвел последние сомненья.
Затворник я, вы — легкий конь,
Что ржет и прядает в весельи,
Но краток ветреный огонь,
И станет конь у той же кельи.
А ваша школьничья тетрадь?
Заплакать можно, так все ново, —
И понял я, что вот — страдать —
И значит полюбить другого.
1915
IV. Русский рай*
«Все тот же сон, живой и давний…»*
Все тот же сон, живой и давний,
Стоит и не отходит прочь:
Окно закрыто плотной ставней,
За ставней — стынущая ночь.
Трещат углы, тепла лежанка,
Вдали пролает сонный пес…
Я встал сегодня спозаранку
И мирно мирный день пронес.
Беззлобный день так свято долог!
Все — кроткий блеск, и снег, и ширь!
Читать тут можно только Про́лог
Или Давыдову Псалтирь.
И зной печной в каморке белой,
И звон ночной издалека,
И при лампадке нагорелой
Такая белая рука!
Размаривает и покоит,
Любовь цветет, проста, пышна,
А вьюга в поле люто воет,
Вьюны сажая у окна.
Занесена пургой пушистой,
Живи, любовь, не умирай:
Настал для нас огнисто-льдистый,
Морозно-жаркий, русский рай!
Ах, только б снег, да взор любимый,
Да краски нежные икон!
Желанный, неискоренимый,
Души моей давнишний сон!