4
Чья таинственная воля
Мне в пути тебя послала,
Странно другом нарекла?
Как утоптанное поле,
Жизнь в грядущем мне предстала
И пустыней привлекла.
Так различны, так несхожи
Сердца грустные желанья,
Наши тайные мечты, —
Но тем ближе, тем дороже
Мне по улицам скитанья,
Где идешь со мною ты.
Вздохам горестным помеха,
Чувствам сладостным преграда, —
Стал сухой и горький смех.
Как испорченное эхо,
Мне на все твердит: «Не надо:
Вздохи, чувства — смертный грех».
Все, что мыслю, все, что знаю,
Я в тебе ничтожным вижу,
Будто в вогнутом стекле, —
Но очей не отвращаю
И судьбу свою приближу
К намагниченной игле.
Словно злыми палачами
К трупу вражьему прикован,
Я влачуся сам, как труп,
И беззвездными ночами
Я не буду расколдован
Ярым ревом новых труб.
5
Салон шумел веселым ульем,
В дверях мужчин теснился строй,
Манил глаза живой игрой
Ряд пышных дам по желтым стульям.
К камину опершись, поэт
Читал поэму томным девам;
Старушки думали: «Ну где вам
Вздохнуть, как мы, ему в ответ?»
В длиннейшем сюртуке политик
Юнцов гражданских поучал,
А в кресле дедовском скучал
Озлобленный и хмурый критик.
Седой старик невдалеке
Вел оживленную беседу,
То наклонялся к соседу,
То прикасался к руке,
А собеседником послушным
Был из провинции аббат,
В рябинах, низок и горбат,
С лицом живым и простодушным.
Их разговор меня привлек
Какой-то странной остротою, —
Так, утомленный темнотою,
Влечется к лампе мотылек.
Но вдруг живой мотив «редовы»
Задорно воздух пронизал, —
И дамы высыпали в зал:
Замужние, девицы, вдовы.
Шуршанье платьев, звяки шпор,
Жемчужных плеч и рук мельканье,
Эгреток бойкое блистанье,
И взгляды страстные в упор…
Духов и тел томящий запах,
Как облак душный, поднялся,
А разговор меж тем велся
О власти Рима и о папах.
И старца пламенная речь
Таким огнем была повита,
Что, мнилось, может из гранита
Родник живительный иссечь.
И я, смущенье одолев,
Спросил у спутника: «Кто это?»
Сквозь стекла поглядев лорнета,
Он отвечал: «Де Местр, Жозеф».
6
Письмо любви! о пальцы женских рук,
Дрожали ль вы, кладя печать цветную?
Как без участья тот конверт миную,
Где спят признанья, девичий испуг!
А может быть, кокетка записная
Обдуманный, холодный приговор
Прислала мне, и блещет зоркий взор,
Заранее свою победу зная?
Зовете вы, любя иль не любя, —
Что мне до вас: одна, другая, третья?
Ах, не могу огнем былым гореть я
И не хочу обманывать себя.
Я не сорву заманчивой печати,
Где сердце со стрелой и голубки…
Слова любви, вы — сладки и гибки,
Но я — уж не боец любовной рати.
7
И вот без шума и без стука
Скок на порог подруга-скука.
В лицо пытливо заглянула:
Не ждя в ответ
Ни «да», ни «нет»,
В приют привычный проскользнула.
Я ни мольбой, ни гибкой тростью
Прогнать не в силах злую гостью.
Косыми поведет глазами,
Как будто год
Со мной живет,
Сидит не двигаясь часами.
Сухой рукой укажет флягу,
Я выпью, на кровать прилягу,
Она присядет тут же рядом,
И запоет,
И обоймет,
Шурша сереющим нарядом.
С друзьями стал теперь в разводе,
И не живу я на свободе.
Не знаю, как уйти из круга:
Всех гонит прочь
В глухую ночь
Моя ревнивая подруга.
Лежу, лежу… душа пустеет.
Рука в руке закостенеет.
Сама тоска уйдет едва ли…
И день за днем
Живем, живем
Как пленники в слепом подвале.
8
Аббат воскликнул: «Вы больны,
Мое дитя, примите меры!
Как чадо церкви, чадо веры,
В своей вы жизни не вольны.
Ведь не свободный вы мыслитель,
Для вас воскрес и жив Спаситель!»
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
1908–1910
Вожатый*
Случится все, что предназначено,
Вожатый нас ведет.
I. Плод зреет*
«Мы в слепоте как будто не знаем…»*
Мы в слепоте как будто не знаем,
Как тот родник, что бьется в нас, —
Божественно неисчерпаем,
Свежей и нежнее каждый раз.
Печалью взвившись, спадает весельем…
Глубже и чище родной исток…
Ведь каждый день — душе новоселье,
И каждый час — светлее чертог.
Из сердца пригоршней беру я радость,
К высоким брошу небесам
Беспечной бедности святую сладость
И все, что сделал, любя, я сам.
Все тоньше, тоньше в эфирном горниле
Синеют тучи над купами рощ, —
И вдруг, как благость, к земле опустили
Любовь, и радугу, и дождь.