Я цветы сбираю пестрые

И плету, плету венок,

Опустились копья острые

У твоих победных ног.

Сестры вертят веретенами

И прядут, прядут кудель.

Над упавшими знаменами

Разостлался дикий хмель.

Пронеслась, исчезла конница,

Прогремел, умолкнул гром.

Пала, пала беззаконница —

Тишина и свет кругом.

Я стою средь поля сжатого.

Рядом ты в блистаньи лат.

Я обрел себе Вожатого —

Он прекрасен и крылат.

Ты пойдешь стопою смелою,

Поведешь на новый бой.

Что захочешь — то и сделаю:

Неразлучен я с тобой.

«Лето Господнее — благоприятно».

Всходит гость на высокое крыльцо.

Все откроется, что было непонятно.

Видишь в чертах его знакомое лицо?

Нам этот год пусть будет високосным,

Белым камнем отмечен этот день.

Все пройдет, что окажется наносным.

Сядет путник под сладостную сень.

Сердце вещее мудро веселится:

Знает, о знает, что близится пора.

Гость надолго в доме поселится,

Свет горит до позднего утра.

Сладко вести полночные беседы.

Слышит любовь небесные слова.

Утром вместе пойдем мы на победы —

Меч будет остр, надежна тетива.

Пришел издалека жених и друг.

  Целую ноги твои!

Он очертил вокруг меня свой круг.

  Целую руки твои!

Как светом отделен весь внешний мир.

  Целую латы твои!

И не влечет меня земной кумир.

  Целую крылья твои!

Легко и сладостно любви ярмо.

  Целую плечи твои!

На сердце выжжено твое клеймо.

  Целую губы твои!

Взойдя на ближнюю ступень,

Мне зеркало вручил Вожатый;

Там отражался он как тень,

И ясно золотели латы;

А из стекла того струился день.

Я дар его держал в руке,

Идя по темным коридорам.

К широкой выведен реке,

Пытливым вопрошал я взором,

В каком нам переехать челноке.

Сжав крепко руку мне, повел

Потоком быстрым и бурливым

Далеко от шумящих сел

К холмам спокойным и счастливым,

Где куст блаженных роз, алея, цвел.

Но ярости пугаясь вод,

Я не дерзал смотреть обратно;

Казалось, смерть в пучине ждет,

Казалось, гибель — неотвратна.

А все темнел вечерний небосвод.

Вожатый мне: «О друг, смотри —

Мы обрели страну другую.

Возврата нет. Я до зари

С тобою здесь переночую».

(О сердце мудрое, гори, гори!)

«Стекло хранит мои черты;

Оно не бьется, не тускнеет.

В него смотря, обрящешь ты

То, что спасти тебя сумеет

От диких волн и мертвой темноты».

И пред сиянием лица

Я пал, как набожный скиталец.

Минуты длились без конца.

С тех пор я перстень взял на палец,

А у него не видел я кольца.

Пусть сотней грех вонзался жал,

  Пусть — недостоин,

Но светлый воин меня лобзал —

  И я спокоен.

Напрасно бес твердит: «Приди:

  Ведь риза — драна!»

Но как охрана горит в груди

  Блаженства рана.

Лобзаний тех ничем не смыть,

  Навеки в жилах;

Уж я не в силах как мертвый быть

  В пустых могилах.

Воскресший дух неумертвим,

  Соблазн напрасен.

Мой вождь прекрасен, как серафим,

  И путь мой — ясен.

Одна нога — на облаке, другая на другом,

И радуга очерчена пылающим мечом.

Лицо его как молния, из уст его — огонь.

Внизу, к копью привязанный, храпит и бьется конь.

Одной волной взметнулася морская глубина,

Все небо загорелося, как Божья купина.

«Но кто ты, воин яростный? тебя ли вижу я?

Где взор твой, кроткий, сладостный, как тихая струя?

Смотри, ты дал мне зеркало, тебе я обручен,

Теперь же морем огненным с тобою разлучен».

Так я к нему, а он ко мне: «Смотри, смотри в стекле

В один сосуд грядущее и прошлое стекло».

А в зеркале по-прежнему знакомое лицо.

И с пальца не скатилося обетное кольцо.

И поднял я бестрепетно на небо ясный взор —

Не страшен, не слепителен был пламенный простор.

И лик уж не пугающий мне виделся в огне,

И клятвам верность прежняя вернулася ко мне.