Пол Зигель растерянно моргал.
– Ну, не знаю. Это очень нетрадиционный взгляд на вещи… Это противоречит всему, что я изучал.
– Это мне ясно. – Джон снова упал в кресло. – И я при всем желании не знаю, что мне со всем этим делать.
Зависло молчание. Легкий шорох за столом выдал, что Поль снова принялся за чтение статьи.
– У тебя есть только одна альтернатива, – сказал он наконец. – Либо денежное хозяйство, со всеми его преимуществами и недостатками, либо возврат к какой-то форме обменного хозяйства. У которой сплошь недостатки. В наши дни, с Интернетом, много чего осуществимо… Но у меня, честно говоря, не хватает фантазии представить все это в деталях.
– Как ты думаешь, – спросил Джон, – а если бы мы нашли гениальную альтернативу денежной системе, хватило бы у нас мощи повсеместно ввести ее?
– Нет, – сказал Пол без промедления.
– У самого большого концерна в мире? У самого крупного частного состояния всех времен и народов?
– Никогда в жизни. Весь мир объединился бы против тебя.
– Да, – кивнул Джон и запрокинул голову на спинку кресла. – Именно так я и думал.
В его виске бился пульс. Он чувствовал какое-то неудобство, как будто проглядел какую-то взаимосвязь, какую-то важную деталь, и не может вспомнить, какую именно. Но, может, он просто заболевает? Он потрогал лоб. Горячий. Ну вот, ничего удивительного после такой недели, полной стрессов.
Он встал. За окнами уже смеркалось.
– Поеду домой, – сказал он. Пол ошеломленно глянул на него. – Мне нехорошо. Выпью травяного чаю и вовремя лягу в постель.
– Давай, – сказал Пол. – Так и сделай. – Он поднял со стола перевод статьи. – Я могу подержать это некоторое время у себя? Вдруг мне что-то придет в голову.
– Конечно, не проблема. Мир мы спасем как-нибудь в другой раз.
Отвратительный снег с дождем встретил его, когда они подъехали к замку.
– Может, въехать в гараж, сэр? – спросил шофер. Оттуда можно было попасть в дом, правда, по многочисленным лестницам, которые сейчас страшили Джона больше, чем пять шагов под дождем.
– Нет, – сказал он. – Я выйду здесь.
В доме дворецкий взял его мокрое пальто, подал ему подогретое полотенце для волос, а когда Джон вытерся, подал гребень и зеркало. Джон попросил его распорядиться насчет чая от простуды и побрел наверх в свои покои.
Чай принесла горничная, Франческа, все эти годы такая же робкая, как и в первые дни, когда начала работать у него на вилле в Портесето. Она поставила перед ним поднос с фарфоровым чайником и чашкой, с лимоном, молоком, сахаром и маленькими песочными часами, оправленными в золото, которые показывали, когда пора вынимать ситечко с чаем. Поскольку время заваривания как раз истекло, она вынула ситечко и налила ему чашку чая.
– Grazie, – сказал Джон.
– Prego, – еле слышно ответила она, но вместо того чтобы бесшумно, как тень, удалиться, как это бывало с ней всегда, она с колебанием начала: – Scusi, Signor Fontanelli…
Джон вдохнул аромат чая и почувствовал себя больным настолько, что его череп мог лопнуть в любое мгновение.
– Si?
Она никак не решалась изложить ему свое дело.
– Я, эм-м… дело в том, что… эм-м, – каждое ее слово пульсировало в его слуховых путях так, что ему становилось страшно.
– Come? – прошептал он.
– CD, – выдавила она, загребая руками, как в спазматическом приступе. – Я купила CD и… хотела у вас спросить, не будете ли вы против…
Он слезящимися глазами смотрел на бледную горничную, с трудом соображая, как он может разрешить или запретить ей покупку компакт-диска.
– …если я послушаю его на вашей стереоустановке? – наконец договорила она и отпрянула, как будто ожидая побоев. – Конечно, когда вас нет дома, – шепотом добавила она.
Только и всего? Джон вымученно кивнул.
– Si. D'accordo. – И поблагодарил небо, что после этого она оставила его в покое.
Он пил чай мелкими глотками и с каждым глотком ощущение простуды проходило. Но в голове ворочались тяжелые, весом в тонны, мысли. Не вызвать ли врача? Или проглотить какую-нибудь таблетку?
Но он был не в состоянии принять какое-то решение. Без всяких сомнений, его голова сегодня ночью разорвется – ну и пусть. Он допил чай и лег в постель, тут же впав в беспокойный, полный кошмаров сон.
На следующий день ему было лучше, но ненамного: казалось, жестокая рана покрылась тонкой кожицей, в любой момент готовой лопнуть. Но сидеть дома он не хотел и поехал в офис. Там он нашел на своем письменном столе записку от Пола: тот желал ему скорейшего выздоровления, уезжая на один день – до вечера – на переговоры в Париж.
Джон отменил все назначенные встречи и читал отчеты Banco Fontanelli, Южноамериканского горнорудного общества и газеты. Маккейн, за последние недели выступавший на публике больше, чем за предыдущие два года в качестве босса Fontanelli Enterprises, постепенно превращался в идола инвесторов со всего мира. Он все чаще открыто высказывался за то, чтобы освободить «производительную элиту» от налогов, единственный смысл которых состоял в том, чтобы поддерживать жизнь «непроизводительной обузы». «Природа не ведает социальных налогов», – заявил он под аплодисменты на одном экономическом симпозиуме и потребовал отмены всех торговых барьеров, а равно и радикального освобождения рынков от регулирования.
Джон видел по телевизору сообщение о демонстрациях, проходивших перед закрытыми дверями центра симпозиума. Один пожилой мужчина в очках с толстыми, как бутылочное дно, линзами говорил репортерше:
– Я тяжело болен сахарным диабетом и уже семь лет безработный. Я пришел на демонстрацию, потому что вижу: Маккейн и ему подобные хотели бы загнать таких, как я, в газовые камеры.
Аналитический отдел сообщал о растущем числе объединений предприятий под руководством Маккейна, который заседал уже в одиннадцати наблюдательных советах, среди которых был и второй по величине после Fontanelli Enterprises производитель энергии. Биржевой курс акций предприятий, принадлежащих Morris-Capstone, если они попадали на биржу, поднимался до высот, которые доселе считались недостижимыми.
Джон принял все это к сведению и размышлял над этим, но, как ни вертел и ни крутил, чувство грозящей опасности не оставляло его, равно как и чувство бессилия.
В «Казино» царила полутьма, за окнами разливалось световое море Лондона. Они были единственными посетителями, и если бармен за стойкой и ждал, когда же наконец сможет уйти домой, вместо того чтобы полировать и без того чистые бокалы, то старался, чтобы по его виду это не было заметно.
– Раньше можно было просто посидеть в какой-нибудь пивной, – сказал Джон.
Пол пригубил свой напиток.
– Тем не менее мы никогда этого не делали.
– Но мы могли это сделать.
– Не могли. Потому что у тебя никогда не было денег.
– Вот всегда что-нибудь не так. – Джон смотрел в свой стакан. – После Мехико они пасут меня так, что мне иногда кажется, будто я в тюрьме.
– М-да. Ничто не обходится даром. Даже безграничное богатство.
От окон шла приятная прохлада. Вдали морозно поблескивала Темза. Внизу были видны проезжающие машины и крошечные пешеходы. Они возникали в световых конусах уличных фонарей и через несколько шагов снова сливались с темнотой.
– Что будет дальше? – спросил Джон.
– Что ты имеешь в виду? – поднял брови Пол.
– Мы забыли о предначертании. Мы погребли все амбиции повлиять на ход мировых событий. Мы делаем business as usual, покупаем, продаем, приостанавливаем кредиты, отпускаем их, считаем деньги. – Джон вертел свой стакан в руках. – А потом?
Пол откинулся на спинку.
– Никаких «а потом». Так будет продолжаться всю твою жизнь.
– Но какой это имеет смысл?
– Нет, ты все же не предприниматель, это видно. Дело не в том, чтобы считать деньги, дело в том, чтобы создать что-то. Такой большой концерн находится в постоянном развитии. Непрерывно где-то что-то происходит, меняются условия, приходится реагировать на эти изменения или действовать с опережением. Такова игра. Это как бейсбол. В конце концов, играют потому, что это доставляет удовольствие.