Журналистам Джон рассказал о похищении, по возможности близко к правде. Умолчал лишь детали своего возвращения в Великобританию под чужим именем; сказал, что ему помог друг, и этим ограничился. Упомянул он и о встрече с Рэндольфом Бликером, и об утверждениях того, что он действует по заданию заказчиков. И рассказал о неделях, проведенных в трущобах на свалке.
Это были минуты, когда в зале пресс-конференции установилась прямо-таки осязаемая тишина.
– Я дал поручение одному адвокату найти эту женщину. Она может подтвердить мои слова, так же как и то, что я был связан, когда она нашла меня, – сказал Джон. – Но не это было главным основанием моего поручения адвокату. Главной причиной было мое желание выразить ей признательность. – Он рассказал о квартире, которую он подарил женщине, о пожизненной пенсии, и представители желтой прессы взвыли от восторга. Ложкой дегтя в бочке меда было лишь то, что Джон не пожелал назвать ее имя.
Позднее к нему явились представители Интерпола, которые запротоколировали его показания, но оставили ему мало надежды на поимку преступников. Самое большее, на что можно было надеяться – если Бликер попадется случайно. На этот случай и хранились обвинительные материалы в папках и компьютерах Интерпола. От них он узнал, что Урсула, естественно, не была в Мехико и вообще ничего не знала о случившемся, и что телохранителя, при странных обстоятельствах сменившего Марко Бенетти и известного коллегам под именем Фостер, тоже не могут найти.
Это были единственные развлечения последних недель. В остальном он работал так, как не работал еще никогда в жизни. В семь часов утра он уже появлялся в своем кабинете, а когда заметил, что времени все равно не хватает, стал приезжать к шести, а потом и к пяти часам, до девяти читал горы писем, проекты договоров и меморандумы, потом начинались переговоры, сменяя друг друга – до поздней ночи. Он вызывал к себе людей с докладом, давал указания, требовал пояснений к проектам, строительным планам и финансированиям, на каждую проблему требовал предложений по ее устранению и принимал решения, говорил «Да» или «Нет» или требовал альтернатив. Он восседал во главе большого стола, за его спиной блистали очертания города, на него были устремлены глаза пятидесяти и более директоров, каждый из которых был как минимум лет на десять старше его, он говорил им, чего хочет, требовал их мнений и отпускал их кивком, потому что наступало время следующей встречи.
Поначалу его это возбуждало. Чистый адреналин. Он чувствовал свою значительность, он держал бразды правления, он нес на своих плечах тяжесть целого мира. В иные моменты это было лучше, чем секс, и он начал понимать, почему столь многие так падки до карьеры, могущества и влияния. Это было приятное чувство – подниматься поздно вечером из-за письменного стола в окружении той же темноты, которую застал здесь утром, то есть целую вечность назад, и быть опустошенным событиями дня не меньше, чем спортивным матчем или ночью любви.
Но уже через несколько дней он почувствовал, что силы его на исходе. Утром он едва вставал с постели, в зеркале ванной видел у себя круги под глазами, ему требовались невообразимые количества неимоверно крепкого кофе, чтобы прийти в себя, и еще больше, чтобы там оставаться. Его «Роллс-Ройс» привозил его в подземный гараж замка далеко за полночь, и по дороге он регулярно засыпал на заднем сиденье. Во время переговоров он был раздражителен, быстро терял терпение, становился несдержанным и грубым. И хотя люди вздрагивали и искали в себе вину за дурное расположение духа этого могущественного человека, Джон знал, что причиной была его собственная слабость, что он больше не мог контролировать то, что делал или говорил. Он понимал опасность своего положения: концерн принадлежал ему до последнего винтика и обгрызенного карандаша – он стоял вне риска лишиться должности. И был достаточно богат, чтобы умереть богатым даже после того, как до конца жизни будет нести миллиардные убытки.
Памятуя девиз Маккейна, что деньги компенсируют все, даже недостаток таланта, он в течение нескольких дней тайно проходил инструктаж у одного из лучших в мире консультантов в области менеджмента. Он начал устанавливать приоритеты. Он больше не принимал к рассмотрению заключений длиннее одной страницы. Он требовал, чтобы никто не приходил к нему с проблемой, не имея наготове предложения по ее решению. Переговоры он вел стоя, чтобы они не затягивались. Он упражнялся в искусстве правильного делегирования полномочий. И так далее.
Но легче ему не стало. Он хотел продать замок и купить себе квартиру в городе, но до этого у него так и не дошли руки. Он уже подумывал, не поставить ли в комнате, примыкающей к кабинету, кровать, но даже это намерение так и не дошло до исполнения. Он так и не позвонил Урсуле – и должен был признаться себе, что, если бы она и вернулась к нему, он не знал бы, куда ее втиснуть в его плотно утрамбованную жизнь.
Рождественские праздники он почти полностью проспал – передышка, в которой он безотлагательно нуждался. С невольным уважением он спрашивал себя, как Маккейн мог выдерживать такую нагрузку все эти годы.
– К сожалению, – сказал адвокат, потирая руки цвета слоновой кости, которые так и тянулись к пачке сигарет в кармане его рубашки и лишь в последний момент отдергивались.
Джон смотрел на него и чувствовал бесконечную усталость, лежащую на его душе, как толстый слой снега. Жар гнева тлел где-то под ним, не разгораясь, но и не угасая.
– Но ведь то, что сделал Маккейн, это обман! – настаивал он.
– Вопрос стоит не так. Вопрос в том, добьемся ли мы приговора? И тут мои прогнозы пессимистические, – сказал адвокат мягким голосом. – Одно то, что процесс может затянуться на годы. Мистер Маккейн богатый человек. Он может воспользоваться услугами лучших адвокатов, какие только есть.
– Лучших адвокатов? А я думал, они все у нас?
– Ну да, скажем так, это будет борьба равнозначных партнеров. В любом случае это будет интересно. Один из тех процессов, которые годами кормят целые адвокатские конторы.
Джон смотрел то на адвоката, то на проект искового заявления и думал о Лоренцо, который был истинным наследником и которому пришлось погибнуть от пчелиного яда, потому что у Маккейна были другие планы. Он никогда не сможет этого доказать, хотя твердо убежден, что все случилось именно так. И если не за это, то хотя бы за обман он должен посадить Маккейна в тюрьму.
– Подавайте иск, – сказал он и почувствовал печаль, словно осколок в сердце. – Мне все равно, сколько это продлится.
– Воля ваша, – кивнул адвокат, показывая свою макушку с поредевшими волосами. – В любом случае, если вас это успокоит, встречный иск мистера Маккейна ждет та же самая участь.
– Что еще за встречный иск?
– Меня очень удивит, если он не подаст в суд на возмещение заработной платы и восстановление в должности из-за неправомерного увольнения. Поскольку в договоре его найма есть несколько крайне многозначных оговорок, которые можно повернуть и так, и эдак. – Он задумчиво улыбнулся. – Но, как я уже сказал, это может затянуться на десятилетия. Мы тоже мастаки в таких вещах.
В первые дни 1998 года необычайно много персонала из руководящего состава уволилось со своих ответственных, хорошо оплачиваемых мест в широко разветвленной иерархии Fontanelli Enterprises. Лишь когда один из ведущих аналитиков рассказал Джону, как во второй день Рождества ему позвонил Маккейн, предлагая более высокооплачиваемое место, стало ясно, что цейтнот и перенапряжения – еще не самый опасный противник.
Те, что увольнялись, не приводили убедительных оснований для этого; лишь один упомянул «слабость руководства» и «неуверенность в завтрашнем дне», не указывая, кого конкретно он имеет в виду. Из нескольких таких бесед Джон вынес впечатление, что люди поступают так не вполне добровольно: будто у Маккейна в руках есть какое-то средство воздействия на них.