Спор этот затянулся на многие годы. Некоторые из участников первых вечеров в "Востоке" - такие талантливые авторы как Юрий Кукин, Евгений Клячкин, Александр Дольский - ушли на профессиональную эстраду и связали себя с концертно-гастрольной деятельностью. Все они - великолепные исполнители с редким сценическим обаянием. Для их песен не нужна дополнительная аранжировка или улучшение вокала. Но выиграло ли от этого их творчество? Думаю, что писать им стало труднее, что наиболее явно видно на примере Юрия Кукина.

Тот же вечер, о котором я сейчас вспоминаю, завершился спором другого характера, возникшим между Юрием Андреевым и Владимиром Фрумкиным после того, как Александр Дулов спел свою песню на стихи Евгения Евтушенко "Бабий Яр". Юрий Андреев заявил, что он не согласен со стихами Евтушенко, который почему-то выделяет из числа жертв Бабьего Яра одних только евреев, и что Дулов, передавший в мелодии этой песни национальный еврейский колорит, усиливает неправильный акцент стихотворения. Вот как ответил на это сам Дулов: "Я беру на себя полную ответственность за то, что я взял эти слова Евтушенко. Ни в какой другой редакции брать не хочу: именно эта, и именно об этом я делал свою песню. Почему я делал эту песню? Потому что против фашизма, я думаю, не надо агитировать - это абсолютно всем ясно! Фашизм много всем зла хотел принести, но испокон веку, вообще-то нет даже таких слов, которые говорили бы о ненависти к украинскому народу, к русскому народу, однако, существует такое слово - "антисемитизм". И фашизм взял одно из основных своих направлений именно на уничтожение евреев. Причем, даже в романе Кузнецова, который сделан гораздо мягче в этом отношении, чем стихи Евтушенко, четко и твердо показано, каким был основной лозунг фашистов, когда они приходили. Уничтожать кого? Не русских, не украинцев, а в первую очередь коммунистов и евреев! Поэтому необходимо выделять именно эту тему из всего остального, что делает фашизм".

С грустью я вспоминаю эти слова почти четверть века спустя, когда слегка замаскированный государственный антисемитизм шестидесятых годов сменился порожденным им откровенным черносотенным разгулом "Памяти", чреватым рождением российского национал-социализма.

В том же 1967 году студия "Ленфильм" решила снять фильм об авторской песне. Режиссером фильма был Слава Чаплин, живущий ныне в Израиле. Съемки шли прямо на концертах клуба "Восток". Снимали выступающих, реакцию зала, реплики. Чаплин делал множество дублей, иногда съемки затягивались до глубокой ночи. Помню такой забавный эпизод. Что-то около часу ночи мы вместе со Славой Чаплиным вышли из клуба после того, как все, наконец, было отснято, полные усталости и нервного возбуждения. "Сейчас бы выпить надо! — заявил Чаплин, — давай добудем где-нибудь поллитру и поедем ко мне". По пустынному Владимирскому мела январская метель. "А где добудем?" — спросил я. "Ну, это просто, — сказал Чаплин, — надо подойти к любой стоянке такси". Мы отправились на угол Марата и Разъезжей, где, не в пример нынешним временам, гостеприимно горели зеленые фонарики, и водители дремали в машинах в ожидании седоков. "Недавно последнюю отдали", — сказали нам. Дуйте на Московский - там у носильщиков всегда бывает". На Московский вокзал мы добрались, когда стрелки вокзальных часов показывали два. Метель усиливалась. "Да нет, ребята, все уже разошлось", — сочувственно сказал нам грузный бригадир с блестящей бляхой на фартуке. — Ну, уж если очень надо, шагайте на Гончарную, дом 3, здесь недалеко. Позвоните в ворота и спросите дворничиху тетю Пашу".

Дом три на Гончарной оказался сразу же за углом вокзала. Минут двадцать мы безуспешно стучали и звонили в заиндевелый звонок у наглухо запертых ворот. Я несколько раз уговаривал Славу бросить эту дурацкую затею, но он был упорен. Наконец, за воротами раздалось лязганье железных запоров и кряхтение, открылась дверца и из нее выглянула пожилая заспанная бабка в платке, ватнике и огромных подшитых валенках. "Московская" - пять, "Столичная - восемь", — лаконично заявила она в ответ на Славины просьбы. Через две минуты нам были вручены две поллитры, и снова залязгали железные засовы, закрывая ворота. Не успели мы отойти от ворот, как услышали неожиданно, что засовы снова заскрипели. "Мальчики, — закричала высунувшаяся тетя Паша, — а девочек вам не надо? Недорого возьму - по трешке!" Эта сказочная несоразмерность рыночных цен конца шестидесятых, так же как и адрес "Гончарная, 3", запомнились мне навсегда… Снятый фильм был назван "Срочно требуется песня". На экране быпи показаны баталии между "профессионалами" и самодеятельными авторами, резкая критика в адрес самодеятельной песни, с которой выступали композиторы и музыковеды, в том числе уже упомянутый Энтелис.

В этом, поистине историческом, фильме можно увидеть и услышать совсем молоденького Владимира Высоцкого, поющего свою знаменитую песню "Но парус, – порвали парус! Каюсь, каюсь, каюсь" и комментирующего уровень текстов "профессиональной" эстрадной песни: "Есть, например, песня, которая начинается так "На тебе сошелся клином белый свет". Строчка эта повторяется три раза. И два автора текста!" Совсем юный Булат Окуджава поет "Надежды маленький оркестрик" и тут же заявляет, что песен больше писать не намерен. Молодой улыбающийся Владимир Фрумкин полемизирует на сцене с таким же молодым Юрием Андреевым. Что касается меня и Евгения Клячкина, то нас из ленты вырезали по личному указанию тогдашнего ленинградского партийного босса Василия Сергеевича Толстикова, который, подобно великому вождю, лично просматривал все фильмы, создаваемые в подведомственном ему городе. "Пока я здесь первый секретарь обкома, людей таким профилем на ленинградском экране не будет", — сурово заявил он, и нас с Клячкиным немедленно из фильма изъяли. Фрумкин же, по явному недосмотру Толстикова, остался. Позднее Василий Сергеевич Толстиков был направлен послом в Китай, где по слухам "принял французского посла… за английского и имел с ним продолжительную беседу", а также якобы спросил, выйдя на трап самолета в Пекине у сопровождавшего его переводчика: "Почему эти жиды сощурились?" Но это уже совсем другая история. Я вспоминаю слова Иосифа Бродского: "Свобода - это тогда, когда ты забываешь имя и отчество диктатора". Справедливости ради, следует признаться, что я до сих пор отчетливо помню все имена и отчества диктаторов и не только такие как Никита Сергеевич, Леонид Ильич или Юрий Владимирович, но и такие как Фрол Романович, Василий Сергеевич или Григорий Васильевич…

В связи с этим вспоминаются заметки одного из старейших ленинградских писателей Израиля Моисеевича Меттера, опубликованные в статье Я. Гордина "Дело Бродского", о процессе над Иосифом Бродским.

После ареста в феврале 1964 года Бродский содержался под стражей в одиночной камере предварительного заключения Дзержинского райотдела милиции. Заместителем начальника этого райотдела, как пишет Меттер, был капитан Анатолий Алексеев - "на редкость интеллигентный образованный молодой человек, азартный книгочей", который, по возможности, старался облегчить Бродскому его пребывание в одиночке. Вот что пишет И. М. Меттер дальше:

"…В том, как мне все это рассказывал Анатолий, я ощущал некую его сдержанность, вроде бы хотел сообщить что-то еще, но не решался. Перед самым уходом решился. Сказал, не глядя мне в глаза:

— Не советую вам встревать в это дело. Оно безнадежное.

— То есть как безнадежное! Откуда это может быть известно до решения суда?! - взъерошился я. - Не сталинские же времена!

— Да оно уже решенное. Василий Сергеевич распорядился, суд проштампует – и вся игра.

— А кто он такой, этот Василий Сергеевич? - наивность моя была безбрежна.