Они опять куда-то ехали. Кристабель не знала точно почему, но это происходило не в первый раз и причина никогда не имела большого значения. Интересно, когда она будет большой, другие взрослые будут объяснять ей что-нибудь, или, если ты взрослый, ты и так все знаешь.

Очень грустно, что пришлось уехать из нового мотеля как раз тогда, когда он нашла автомат с конфетами. Но еще грустнее было то, что мистеру Селларсу опять пришлось отправиться в самый зад фургона, в то место, где папочка обычно хранил запасную шину. Ужасное место, такое узкое.

Старик сидел в двери фургона, ожидая когда папа закончит свои дела и поможет ему, и тут его нашла Кристабель.

— Ничего страшного, малышка Кристабель, — сказал он, когда она поделилась с ним своими опасениями. — Мне все равно, честное слово. В любом случае все эти дни я почти не пользовался своим телом. Пока мой ум свободен — что говорит Гамлет? "Я мог бы проживать в ореховой скорлупе и считать себя властителем безграничных просторов…" что-то вроде этого. — Какое-то мгновение об выглядел печальным. Если он хотел, чтобы она почувствовала себя лучше, подумала Кристабель, он выбрал плохой способ.

— Мамочка сказала, что у тебя внутри провода, — наконец сказала она. — Это правда?

Селларс тихо хихикнул. — Да, полагаю что так, мой юный друг.

— Это больно?

— Нет. У меня болят вот эти шрамы от ожогов и… и другие старые раны. А большая часть проводов уже даже и не провода. Мне помогли, и я очень много поменял внутри себя. Есть множество производителей всяких устройств, только и ждущих интересного заказа, и еще больше безработных наноинженеров, жаждущих заработать.

Кристабель не была уверена, что поняла его. Слово "наноинженеры" заставило ее вспомнить наноплатье Офелии Вейнер.

Инженеры, наверно, все равно, что машинисты, но идея о множестве машинистов поезда, одетых в платье, которому можно придать любые форму и цвет, объясняла не слишком много, так что она дала ей ускользнуть подальше, еще одна вещь, которую дети должны обходить стороной. — То есть ты хочешь сказать, что у тебя были провода, но больше нет?

— Провода сейчас устарели, есть много других способов передавать информацию. Но я тебя запутал, верно? Ты помнишь, как приносила мне суп?

Она кивнула, радуясь, что вернулась на знакомую почву.

— Так вот, иногда я ем самые смешные штуки, потому что мое тело делает что-то новое для меня или исправляет то, что работает не слишком хорошо. Иногда я ем маленькие кусочки полимеров — ты называешь их пластиком. Или металл. Иногда таблетки, и это помогает, но в них есть не все, что мне нужно. Обычно я съедал пару медных пенни в неделю, но теперь все это в прошлом. — Он кивнул ей и улыбнулся. — Это все ерунда, Кристабель. У меня внутри очень смешные штучки, но я все еще я. И неважно, что у меня внутри — важно, что ты мой друг, верно?

Она быстро кивнула. Она вообще не имела в виду что-нибудь плохое, и уж конечно она будет и дальше дружить с ним. Просто мама мимоходом сказала, что у него внутри провода — вот она и испугалась, что их острые концы впиваются в него изнутри, и едва не расплакалась.

— О, подожди минутку, Кристабель, — сказал ей Селларс, а потом приглашающе махнул рукой мистеру Рэмси.

Кристабель видела, что темноволосый мужчина не слишком счастлив, потому что он не улыбнулся ей, и хотя она знала его совсем недолго, она могла точно сказать, что такие мужчины, как он, почти всегда улыбаются детям. — Я чувствую себя ужасно, — сказал он мистеру Селларсу. — Я был настоящим идиотом. Так трудно воспринимать все это всерьез! Заботиться о том, чтобы тебя не выследили — это как какой-нибудь плохой сетефильм.

— Никто не обвиняет вас, — мягко сказал Селларс. — Но я хочу кое о чем спросуть вас, прежде чем я спущусь в свое sanctum sanctorum (* святая святых, уединённое убежище, латынь). Со времени нашего утреннего разговора, вы получили что-нибудь от Ольги Пирофски?

— Нет, ничего, ни звонка, ни сообщения.

— Можно я кое-что предположу? Если бы вы были ею и делали кое-что опасное и сомнительное, как бы вы отреагировали на сообщение вашего адвоката: "Не делайте ничего, не посоветовавшись со мной"?

Кристабель видела, что мистер Рэмси пытается придумать ответ, как она сама, когда не слушаешь учительницу, а она внезапно тебя спрашивает. — Не знаю. Наверно подумал бы, что адвокат собирается отговорить меня делать эту безумную вещь.

— Точно. И если бы вы были ею, вы бы ответили?

Теперь, хотя мистер Селларс говорил своим обычным ухающим голосом, мистер Рэмси стал похожим на нее саму тогда, когда учительница кричала на нее. — Нет. Скорее всего нет, не стал бы. Ведь я уже все для себя решил.

— Я думаю, что это и произошло. На вашем месте я послал бы ей что-то вроде следующего: "Я знаю, что вы собираетесь сделать, и, хотите верьте, хотите нет, считаю, что вы совершенно правы. Я хочу помочь вам безопасно войти внутрь. Пожалуйста, свяжитесь со мной.

— Верно. Верно. — Рэмси отвернулся и быстро зашагал к мотелю.

— Ну, дорогая Кристабель, — сказал мистер Селларс, — я вижу, что твой отец идет сюда и собирается помочь мне сесть в кресло пилота. Знаешь, самые лучшие капитаны всегда едут позади своих войск. Или даже под ними. — Он засмеялся, но Кристабель решила, но он не такой счастливый, как обычно. — Я выберусь наружу раньше, чем ты узнаешь об этом. Приятной поездки и скоро мы опять увидимся.

Мальчишка был уже в машине. Кристабель была так смущена и озабочена, что не обратила на него особого внимания.

— Что с тобой, mu'chita(*девчонка, исп. жаргон)? — спросил он.

Она ничего не ответила, пытаясь понять, почему мистер Селларс казался не таким как всегда — под его обычной улыбкой таилось что-то темное, тихое и очень усталое.

— Эй, я говорю с тобой, дурочка!

— Я знаю, — ответила она. — Я думаю. Поговори сам с собой.

Он опять позвал ее, но она предпочла не услышать. Она знала, что если бы мама не была здесь, рассовывая пакеты и коробки по всему фургону, он, скорее всего, стал бы драться и щипаться. Но ей было все равно, даже если бы он начал. Мистер Селларс был очень опечален. Случилось что-то плохое — что-то очень плохое, хуже тех самых худших вещей, которых она боялась до того, как родители раскрыли ее.

— Хорошо, хорошо, просто скажи мне, о чем ты думаешь, ну?

Она взглянула на него, удивленная тоном его голоса. Мальчишка не выглядел злым, насколько она могла видеть.

— Мистер Селларс. Я думаю о мистере Селларсе, — сказала она.

— Он странный viejo (* старик, испанский).

— Он испуган.

— Ага. Я тоже.

Какое-то мгновение она не понимала, что услышала. Ей пришлось повернуться и посмотреть на него, чтобы увериться, что это тот самый мальчишка без переднего зуба с лицом взрослого. — Испуган, ты?

Он уставился на нее так, как если бы ждал, что она засмеется над ним. — Ну, я же не дурак. Я слышал кое-что из того, о чем они говорили. Один военный хотел их убить, всех. Это все связано, сечешь? Аzules (* синие береты, исп), ну полиция и армия, чаще всего не бегают за такими, как твои папа и мама, они охотятся на детей, вроде меня, или больших бандитов. Но если твой па на самом деле спер viejo с военной базы, забрав оттуда всю свою семью и даже маленькую gatita (*кошечка, исп), вроде тебя — ну, ты знаешь, это большие неприятности. — Он выглянул из окна фургона. — Я думаю, что скоро свалю. — Внезапно он повернулся к ней. — Не говори никому, иначе я тебя прирежу. Без дураков.

Несколько дней назад Кристабель заплясала бы от радости при одной мысли о том, что мальчишка убежит. Но теперь ей стало только еще более одиноко и страшно.

Происходит что-то очень, очень плохое, но Кристабель никак не могла понять, что именно.

ДЛИННЫЙ Джозеф, вооружившись огромным пожарным топором, крался по коридору, очевидно решив, что таким образом он подражает военным уловкам своих войнолюбивых предков, зулусов. Джереми Дако не нашел для себя ничего лучше, чем ножка стола, та самая, которой он едва не размозжил головы Джозефу и Дель Рею. Тем не менее трудно было себе вообразить, что ему вообще представится возможность пустить ее в ход.