— Мы… мы не можем уйти без нее!

На какое-то мгновение горделивая осанка! Ксаббу исчезла, приоткрыв Сэм боль, которую он скрывал. — Если… если с ней что-то случилось… — Он остановился и бросил взгляд на Жонглера, очевидно не желая показывать свои чувства в его присутствии. — Если мы не сможем найти ее, мы обязаны идти, ради ее памяти. Не забывай, именно любовь к своему брату привела ее сюда. Она бы хотела, чтобы мы попытались помочь ему даже без нее.

Он говорил обычным спокойным голосом, но за словами чувствовалось такое горе, что Сэм почувствовала, как будто ее собственная река отчаяния встретилась с другой, ничуть не меньшей — и если они оба не будут бороться с собой, объединившиеся потоки переполнят берега и смоют весь мир.

Плохая видимость означала, что ей надо оставаться как можно ближе к Жонглеру, и, пока! Ксаббу работал, ей приходилось сдерживать свою ненависть к этому человеку. Его гордое лицо казалось высеченным из камня, настоящий памятник — как у отца Сэм, когда тот бывал строгим и злым, и оно не смягчалось чувством юмора, из-за которого Сэм всегда хотелось поддразнить отца. Она никак не могла перестать спрашивать себя, как такой богатый и могущественный человек превратился в нечто и исковеркал своей жестокостью столько жизней… для чего? Для того, чтобы сохранять себя живым? Наслаждаться столетиями холодной несчастливой власти? Сэм и в лучшие времена не понимала, почему старики хотят жить и жить, далеко заходя за точку, после которой они не могут сделать ничего стоящего; а люди вроде Жонглера, жившего уже третий отпущенный людям срок, были ей совершенно непонятны.

Орландо тоже боялся умереть — она только сейчас сообразила, что все эти смертельно-опасные симуляции означали для него только подготовку к тому, что должно было произойти так скоро. Но даже если бы у него была возможность ускользнуть от смерти, сделал ли бы он то, что сделал этот человек, забрал ли бы жизни невинных детей в обмен на свою? Она не верила в это. Только не ее Орландо, который веровал в Приключения Носителя Кольца так, как люди Круга верили в бога. Только не Орландо Гардинер, который не раз говорил ей, что самая важная вещь на свете — быть настоящим героем, даже если об этом никто не знает. Она на самом деле верил, что не имеет значения, что происходит или что кто-нибудь другой думает о тебе — важно только то, что ты знаешь о самом себе.

В те времена, когда она сражалась с мамой за свое имя, отец как-то раз сказал ей: "Если ты хочешь быть Сэм, будь ей — но только самой лучшей Сэм на свете. — Его ироническая усмешка внезапно сменилась смехом. — Кто-нибудь должен записать эти слова в книге для детей. "

Она скучала по отцу и по нервной большеглазой маме, и внезапно боль от разлуки с ними стала ничуть не меньше боли от потери Орландо, и в какое-то мгновение тень едва не проглотила ее. Сэм посмотрела на Жонглера, сидевшего в нескольких метрах от нее и плохо видного — то ли из-за тумана, то ли из-за ее усталых глаз. Теперь она точно знала, что никогда не будет такой как он — злой, холодной и одинокой, что бы с ней не случилось.

Туман пошевелился, оторвав ее от печальных мыслей. Из него появилась маленькая фигурка! Ксаббу. Он уселся рядом с ней, осторожно, как если бы все его тело болело.

— Ну? — щелкнул Жонглер.

!Ксаббу не обратил на него внимания. Он взял руку Сэм — она еще не очень привыкла к его аккуратным осторожным прикосновениям, но уже обнаружила, что это успокаивает — и спросил ее, как он себя чувствует.

— Лучше, как мне кажется. — Сэм слегка улыбнулась, осознав что сказала правду. — Сработало?

Он устало вернул улыбку. — Как я часто говорил Рени, мои таланты не то, что можно включать и выключать. Но я думаю, что мне удалось понять смысл вещей, хотя бы немного.

Жонглер тихонько зашипел. — Любой другой человек моего поколения хорошо бы посмеялся, увидев что я доверил свою жизнь двоим африканцам и, если я не ошибся в этой девочке, одной креолке — и мы уже потеряли одну африканку. — Он округлил глаза. — Но я никогда не был расистом. Если твой инстинкт покажет тебе выход из этого мира, тогда, черт побери, не забудь сказать нам об этом.

!Ксаббу бросил на него взгляд, наполненный настоящей ненавистью — чуть ли не самая сильная эмоция, которую Сэм видела у него. — Это не "инстинкт", во всяком смысле в том смысле, какой ты имеешь в виду. Всему, что я знаю о том, как находить путь, меня научили в семье отца. Меня научили и еще кое-чему другому, которого ты, похоже, тоже не знаешь — доброте и здравому смыслу. — Он повернулся спиной к Жонглеру, который застыл между ненавистью и кислым оживлением. — Прости, Сэм, что оставил тебя наедине с этим человеком, но я должен был отойти достаточно далеко, чтобы не видеть вас и даже не слышать вашего дыхания. В этой сети все намного страннее, чем в настоящем мире, и даже в лучшее время трудно понять смысл вещей. Но это место еще хуже — недаром недавно я сказал, что здесь вообще ни у чего нет смысла, кроме нас самих. Скорее всего это правда — но как умирающий от голода человек надеется услышать запах дичи, так и я убедил себя, что это неправда.

— Ты думаешь… что почуял что-то?

— Не совсем так, Сэм. Долгое время я просто сидел, пытаясь, как я уже сказал, забыть звуки и запахи тебя и… этого человека. Через какое-то время у меня появилась надежда, что я смогу услышать, если Рени позовет нас издалека. — Он печально покачал головой. — Но еще через какое-то время я сдался и просто… открыл себя. Это не мистика, — поспешно сказал он, взглянув через плечо на Жонглера. — Скорее способность по-настоящему слышать, ощущать, видеть — то, что люди из города делают очень редко, потому что любая вещь, в которой они нуждаются, приходит к ним, торопится к ним, как если бы ею выстрелили из ружья. — Его лицо стало серьезнее, как если бы он искал подходящие слова. — Через какое-то время я начал что-то чувствовать. Примерно так, как Мартина чувствует смысл вещей — мне потребовалось время, чтобы понять местные образцы — но я думаю, что в меня проникла тишина и… какое слово? Одиночество? И у меня появилась возможность слышать этот мир. — Он опять взял руку Сэм и встал. — Туда, — сказал он, указывая на очередную порцию жемчужного ничто, ничем не отличающуюся от других. — Быть может мое сознание обманывает меня, но я чувствую, что в этом направлении что-то есть.

— Что-то? — сдержанно сказал Жонглер, но Сэм явственно расслышала гнев, бурливший под спокойной поверхностью.

Внезапно инстинкт подсказал ей, как должен себя чувствовать человек, вроде него, привыкший не зависеть ни от кого, вынужденный опираться на того, кого он считает слегка цивилизованным дикарем.

Сколько же ему лет? спросила себя Сэм и едва не содрогнулась. Двести, больше? Когда он родился, ее предки были рабами, или нет?

— Да, я чувствую… что-то, — сказал! Ксаббу. — Другого слова нет. Я говорю так не потому, что хочу запутать тебя. Это какое-то уплотнение, или, возможно, более активное движение, или далекое изменение того, что обычно здесь, или… что-то. Как призрак следа на песке, когда все остальное сдул ветер. Может быть тень. Но это там. Я иду туда и, думаю, Сэм идет со мной.

— Чертовски верно. — Кроме того, а что еще? Сидеть вечно в этом тумане и ждать у моря погоды? Ни Орландо, ни Рени так не делали.

Жонглер внимательно поглядел на! Ксаббу. На этот раз не надо было никакого инстинкта, чтобы понять его мысли. Он пытался понять, врет ли ему! Ксаббу, сошел ли он с ума или просто ошибается. Сэм знала, что никогда не пожалеет таких противных мужиков как Жонглер, но, конечно, он должен был подозревать всех и все. Он смотрел на мир уродливым и несчастным взором.

— Хорошо, веди. — Жонглер, даже голый, производил впечатление короля, даровавшего милость крестьянину. — Все лучше, чем сидеть здесь.

В ТРЕТИЙ раз Рени с трудом нашла путь назад. Было очень странно использовать еле волочащего ноги полоумного Рикардо Клемента как магнит, и еще более странно испытать чувство удовольствия и освобождения, увидев его сидящую фигуру посреди ничто.