И стало бы скоро не тесно
(Россия — такая страна),
И он бы нашёл себе место,
Чтоб было видней — у окна.
И снова уйдя в свою книгу,
Два дня не вставая почти,
Влеком был бы поездом в Ригу
И курочкой кормлен в пути.
А рядом гремели б событья,
Мелькали б огни… города…
Навстречу бы — в Киев ли, в Питер,
В Москву ли — неслись поезда.
И станции были б — дощаты.
И рядом бы — чуждо-легки —
Сменялись студенты… солдаты…
Купцы… слесаря… мужики…
Вносили б надежды и беды
(Всё то, чем тревожил их век),
Легко б заводили беседы,
Сдружась, исчезали б навек.
Как будто предчувствуя муки,
Спасаясь от собственных снов,
Мечась, — всё искали друг в друге
Надёжности… взлёта… основ…
…Но, чуждый всей этой стихии,
Уйдя в бормотанье своё,
Он плыл бы над этой Россией,
Не глядя, не видя её.
Всё тексты свои разбирая,
Не мучась тоской никакой.
Меняя один не-Израиль
На более мягкий другой.
Осталась бы призраком тёмным
В сознании эта земля.
Не ведаю, что б о ней помнил
Он, глядя с борта корабля.
Наверно, простор нетревожный
Всплывал бы… Овины… Овраг…
Солдатики… Флаг над таможней…
Жандарм в станционных дверях…
II
Но, впрочем, — как это ни мало,
Но если б мне так повезло,
То даже и это, пожалуй,
Уже б до меня не дошло.
И только б застряло навечно
В сознанье, как миф и как тыл,
Чудное названье местечка,
Где предок до выезда жил.
И я б вопрошал мимоходом
Смущённых московских гостей:
«Мой дед из Ивановки родом.
Вы, верно, слыхали о ней?
Ивановка!.. — странное имя…»
А впрочем, к чему эта спесь?
Ну кто его знает, каким бы
Я вырос, родись бы я здесь.
Быть может, сызмальства старея,
Закон неизбывно блюдя,
Молился б я Богу Евреев,
К неизбранным лишь снисходя.
Их жизни презрев равнодушно,
Их болью болеть не спеша…
…О Господи!..
Как это скучно!
И как с этим глохнет душа!
…Нет, властны истории сдвиги.
Скорей бы я, вдрызг вдохновлён,
И здесь те священные книги
Отверг, как куриный бульон.
Отверг бы с гордыней и шумом,
Как душный бессмысленный плен.
И вовсе б не скоро подумал,
Что нужно и что-то взамен.
Нет, с Богом разделавшись, — сразу
Вспарил бы уверенно я
И в свой ненаполненный разум
Поверил, как в пик бытия.
А после, не сдавшись и скуке,
Гордясь ею даже слегка,
Застрял бы в преддверьях науки,
В сплетеньях её языка.
И, может быть, стал бы отменным,
Исполненным сложных забот,
Престижным саксессыфулмэном[12],
Спецом по обрывкам пустот,
Теснящим все признаки жизни
Плетеньем натужных словес,
Без всяких марксизм-ленинизмов
Сознанье затмившим, как бес.
Агентом всемирной подмены
Всех смыслов, основ и начал…
Но нет!.. Я б таким тут, наверно,
Не стал, раз в Москве им не стал.
Там тоже различные масти
Подмены души и ума,
И та, что внушается властью,
И та, что родится сама.
И даже звучит дерзновенно…
В ней часто изысканность есть
И вызов… Но это — подмена.
И в общем, такая, как здесь.
Она и бежит, как известно,
Сюда, — «чтоб спастись от цепей»,
И бодро сплетается с местной
В удавку на шее моей.
Нет, с Богом расставшись, — скорее
Сперва б я, — спеша, как на пир, —
И здесь бы зажёгся идеей
Огнём переделывать мир.
И после, — теряя дорогу,
Но даже не зная о том, —
Наделал бы глупостей много,
Каких бы стыдился потом.
И всё-таки здесь бы я тоже
Сегодня — сквозь горечь и срам —
Вернулся б не к дедовской, может,
Но — к вере… Как сделал и там.
вернуться
12
Successfull man — успешный человек (англ.).