Хотя дымят кругом заводы,
Хотя в огнях ночная мгла,
Хоть вихрем света и свободы
Здесь революция прошла.
Но после войн и революций.
Под всё разъевшей темнотой
Мне так же некуда вернуться
С душой открытой и живой.
И мне навек безмерно близки
Равнины, что, как плат, белы, —
Всей мглой истории российской,
Всем блеском искр средь этой мглы.
* * *
Сочась сквозь тучи, льётся дождь осенний.
Мне надо встать, чтобы дожить свой век,
И рвать туман тяжёлых настроений,
И прорываться к чистой синеве.
Я жить хочу. Движенья и отваги.
Смой, частый дождь, весь сор с души моей,
Пусть, как дорога, стелется бумага —
Далёкий путь к сердцам моих друзей.
Жить! Слышать рельсов радостные стоны,
Стоять в проходе час, не проходя…
Молчать и думать…
И в окне вагона
Пить привкус гари
в капельках дождя.
На побывке
Уж заводы ощущаются
В листве.
Электричка приближается
К Москве.
Эх, рязанская дороженька,
Вокзал.
Я бы всё, коль было б можно,
Рассказал.
Эх, Столыпин ты Столыпин, —
Из окон
Ясно виден твой столыпинский
Вагон.
Он стоит спокойно в парке,
Тихо ждёт,
Что людей конвой с овчаркой
Подведёт.
На купе разбит он чётко.
Тешит взор…
И отбит от них решёткой
Коридор.
В коридоре ходит парень
Боевой,
Вологодский, бессеребреный
Конвой.
…Эх, рязанская дороженька,
Легка,
Знать, тебе твоя острожная
Тоска.
* * *
Песня дальняя слышна,
Птицы шепчутся в кустах.
Здесь покой и тишина.
Значит, здесь я лишь в гостях.
Зелень, зелень свыше мер,
Мудрость бледного листа…
От неверий и от вер
Я до крайности устал.
Оттого что всё в крови
Сердце жёсткое моё.
От отсутствия любви
И нашествия её.
Оттого что как закон
Жизнь во всём даёт понять,
Что затем я и рождён,
Чтоб насильно смерть принять.
Эта мысль теперь во всём.
Даже в воздухе самом.
Даже в дачной тишине —
Не родной, а чуждой мне.
Встреча с Москвой
Что же! Здравствуй, Москва.
Отошли и мечты, и гаданья.
Вот кругом ты шумишь,
вот сверкаешь, светла и нова.
Блеском станций метро,
высотой воздвигаемых зданий
Блеск и высь подменить
ты пытаешься тщетно, Москва.
Ты теперь деловита,
всего ты измерила цену.
Плюнут в душу твою
и прольют безнаказанно кровь,
Сложной вязью теорий
свою прикрывая измену,
Ты продашь всё спокойно:
и совесть, и жизнь, и любовь,
Чтоб никто не тревожил
приятный покой прозябанья —
Прозябанье Москвы,
где снабженье, чины и обман.
Так живёшь ты, Москва!
Лжешь,
клянёшься,
насилуешь память
И, флиртуя с историей,
с будущим крутишь роман.
Вступление в поэму
Ни к чему,
ни к чему,
ни к чему полуночные бденья
И мечты, что проснёшься
в каком-нибудь веке другом.
Время?
Время дано.
Это не подлежит обсужденью.
Подлежишь обсуждению ты,
разместившийся в нём.
Ты не верь,
что грядущее вскрикнет,
всплеснувши руками:
«Вон какой тогда жил,
да, бедняга, от века зачах».
Нету лёгких времён.
И в людскую врезается память
Только тот,
кто пронёс эту тяжесть
на смертных плечах.
Мне молчать надоело.
Проходят тяжёлые числа,
Страх тюрьмы и ошибок
и скрытая тайна причин…
Перепутано — всё.
Все слова получили сто смыслов.
Только смысл существа остаётся,
как прежде,
один.
Вот такими словами
начать бы хорошую повесть, —
Из тоски отупенья
в широкую жизнь переход…
Да! Мы в Бога не верим,
но полностью веруем в совесть,
В ту, что раньше Христа родилась
и не с нами умрёт.
Если мелкие люди
ползут на поверхность
и давят,
Если шабаш из мелких страстей
называется страсть,
Лучше встать и сказать,
даже если тебя обезглавят,
Лучше пасть самому,
чем душе твоей в мизерность впасть.
Я не знаю,
что надо творить
для спасения века,
Не хочу оправданий,
снисхожденья к себе —
не прошу…
Чтобы жить и любить,
быть простым,
но простым человеком —
Я иду на тяжёлый,
бессмысленный риск —
и пишу.