Сентябрь порадовал нас двумя статьями в газете. Обе касались мертвеца.

Первая говорила о том, что труп Андрея Белкина, совершившего несколько серийных убийств в городе высокие Холмы, до сих пор не захоронен и находится в морге. Более того: врачи, медсестры и патологоанатомы утверждают, что труп Белкина обладает неизвестными науке свойствами.

«В это трудно поверить, но труп не гниет. Он просто холодный, как кусок льда. Белкин не двигается, не дышит, пульса нет, сердцебиение не прощупывается, обмен веществ прекратился. Он как живой, но он мертв».

Другая статья появилась в следующем номере и сообщала, что труп ночью похитили. Наружный замок на двери сломан, тело исчезло. Высказывалось предположение, что похищение совершили последователи Судьи — так называемые «апостолы справедливости» — для захоронения в засекреченном «святом» месте и религиозного поклонения. Майор милиции Быстров отказался дать какие-либо комментарии по этому поводу.

В октябре случилось два события, о которых в газетах не написали, так как они никого не интересовали.

Илья Бубнов повесился на простыне в тюремной камере.

И Инна Нестерова потеряла ребенка.

Они с Павлом гуляли по обледенелым улицам. Инна поскользнулась, и Павел не смог удержать ее, так как в тот момент полез в карман за сигаретами.

Инна упала, хлопнувшись спиной об лед. Павел поспешил помочь ей встать. Но Инна со смехом велела ему не волноваться. И тут же почувствовала — отошли воды. Павел поскорее отвез ее в больницу, где Инна около суток мучительно рожала, как ей уже сообщили врачи, мертвого ребенка.

Забирая Инну домой, Павел сказал, что все будет хорошо, и что у них будет еще один шанс. Но Инна чувствовала: Павел отдаляется.

Время подтвердило ее правоту. Произошла бурная ссора, едва не перешедшая в поножовщину. Ссора из-за мертвого ребенка. Павел прекрасно помнил, как Инна засмеялась, ударившись об лед.

— Ты хотела этого, — сказал он. — Специально подстроила.

— Это вообще не твой ребенок, — сказала Инна, отворачиваясь, чтобы Павел не увидел слез обиды в ее глазах. — Это был ребенок Ильи.

Павел, страшно побагровев, обложил Инну матом и выскочил, хлопнув дверью.

Девушка плакала на кухне, вспоминая жестокие слова, которые ранили ее в самое сердце. Именно потому, что отчасти были правдой. Инна подсознательно боялась рожать. Боялась будущего. Жизни.

В ноябре Баринова вызвали в суд по обвинении в убийстве Александра, Марии и Андрея Точилиных, в торговле наркотиками и оружием. Быстров собирался помогать следствию, но дело отдали следователю областной прокуратуры, которого Быстров даже в глаза не видел. На него неожиданно повесили кучу «глухарей». Звание майора никак не помогло ему. Быстров не смог ничего извлечь из своей победы в «деле Судьи», которая далась ему ценой жизни друга, испорченной репутации и нескольких трупов.

Он оказался в шкуре Точилина. В коридорах отделения Быстров ловил враждебные взгляды. Многие из тех, кого он считал друзьями, не подавали ему руки. Вообще старались не смотреть в его сторону. Когда он выходил с сигаретой, с крыльца испарялись все курильщики.

Быстров, конечно же, был к этому не готов. Что же это такое? — думал он. Пока ты делаешь как все, не высовываешься и поддерживаешь всеобщую ложь, ты всем друг, тебя все любят и целуют ручку. Но стоит хотя бы попытаться докопаться до правды — и ты всем враг, тебя ненавидят, плюют тебе в лицо и мечтают стереть с лица земли.

Чернухин, слегка напуганный странным рвением Быстрова, только подливал масла в огонь.

— Вова, брось ты. Бесполезно. Барина не сломать. Точилин не смог, а ты сможешь?

— Точилину было что терять. А мне терять нечего… кроме жизни.

— Ну да. Пристрелят тебя, как собаку, в какой-нибудь подворотне, и ничего не изменится. Отделение лишится отличного сотрудника. А я — друга. Кому будет лучше? Никому.

Быстров открыл рот, чтобы возразить, но в этот момент открылась дверь, и его вызвали к начальнику.

Путь по враждебному коридору показался Быстрову бесконечным.

Вот я, майор милиции. А почему я майор? Только потому, что пятнадцать лет изо дня в день исправно просиживал штаны в кабинете. Нет, конечно, я многое делал, раскрывал дела, даже рисковал жизнью. Только горькая правда в том, что я раскрыл только те дела, которые мне милостиво разрешили раскрыть. Дела, раскрытие которых не способно изменить такое удобное для всех положение вещей. А если бы, как Точилин, пытался мутить воду? Дослужился бы? Скорее всего, меня и на свете бы не было.

Полковник, спиной к двери, поливал из кувшина цветы на подоконнике.

— Вызывали, Сергей Игнатьевич? — с волнением спросил Быстров, по старой привычке боясь неизвестно какой напасти.

Полковник обернулся.

— А, майор! — уж как-то слишком радостно воскликнул он. — Вызывал, вызывал. Хотя, почему вызывал? Пригласили. Садись, подожди, я щас. Цветочки полью только.

Быстров сел за длинный стол. Услышал собственный неестественный голос:

— Про Баринова есть новости?

Спина полковника вздрогнула. Рука с кувшином на миг замерла.

— Об этом я и хотел с тобой поговорить.

Покончив с цветами, полковник достал чашки, разлил чай, положил на стол перед Бариновым плитку шоколада.

— Угощайся, майор! Не в службу, а в дружбу.

Опешивший Быстров бездумно отломил от шоколадки, глотнул чаю. Полковник, отодвинув стул, пристроился рядом с Быстровым.

— Вкусно?

Быстров, глядя на добродушное лицо полковника, нахмурился:

— О чем вы хотели поговорить?

Улыбка полковника поблекла.

Но тут же вернулась, хотя во взгляде появилась сталь.

— Слушай, Вова, ты парень умный…

— Такой же, как все.

— Я с тобой просто как мужик с мужиком поговорить хочу. Ты пей чаек, пей.

Быстров, поневоле съеживаясь под пристальным, удушающее дружелюбным взглядом начальника, послушно сделал глоток.

— С Бариновым все очень сложно. И, скажу честно, я не хочу, чтобы ты лез в это дело.

Рука с чашкой зависла у рта.

— Почему?

Полковник, придвинувшись, понизил голос:

— Ну ты же умный мужик. Ты Баринову в рожу плюнул?

Быстров отставил чашку.

— Если вы об этом, я готов понести…

— Да нет, нет, — полковник покосился на дверь. — Давай откровенно. Чего ты дергаешься? Думаешь, ты чего-то добьешься? Нет. Ни ты, ни я. Зачем тебе лишние проблемы? Ты майора получил? Получил. Чего тебе еще?

Быстров открыл рот, собираясь сказать что-то высокое и красивое о справедливости, о долге перед убитым другом. Но не смог выдавить ни звука. Во-первых, это прозвучало бы глупо, и он выставил бы себя на посмешище. Во-вторых, голос полковника, прямой дружелюбный взгляд загипнотизировали его. Убитый Точилин и его семья вдруг стали чем-то далеким, ничего не значащим…

— Я ведь о тебе забочусь, — не отставал полковник. — Зачем ты судьбу себе ломаешь?

Быстров потер переносицу, тихим голосом сказал:

— О своей судьбе я как-нибудь сам позабочусь.

Лицо полковника на миг исказилось злобой. Но он тут же овладел собой. И заворковал:

— Дело касается не только тебя, Вова. Ты и меня подставляешь, и Чернухина. Зачем воду мутишь? Ты же не добьешься ни хрена. Только все отделение говном измажешь.

Быстров молчал. Его охватила странная слабость. Он не хотел спорить. Он вдруг понял, что очень устал и хочет спать…

Полковник оживился.

— Слушай, а чего мы чай лакаем, как мальчишки? Может, водочки?

— Я на службе, — глухо ответил Быстров, не глядя ему в глаза. — И не пью.

Полковник на миг опешил. Потом рассмеялся.

— Вот молодец! Настоящий майор! — он хлопнул Быстрова по плечу. — А я проверял, проверял! Ха-ха! Так держать!

Он встал, начал убирать со стола, показывая, что разговор окончен.

— Ну так что? Мы договорились?

Быстров машинально кивнул.

«Гнида. Провел как лоха. По нотам разыграл».

Он встал.

— У вас все ко мне? — сухо сказал Быстров, пытаясь хоть как-то сохранить лицо. — Я пойду. Дел по горло.