– Зачем?

– Может пригодиться.

– Верно, может пригодиться. Вас не затруднит показать его мне?

Уоллес протягивает ему свое оружие, автоматический пистолет калибром семь и шестьдесят пять сотых миллиметра, очень распространенную модель иностранного производства. Вынув обойму, Лоран внимательно изучает его. Затем, не глядя на Уоллеса, бесстрастно замечает:

– Не хватает одной пули.

Он возвращает пистолет владельцу. А потом быстрым движением сплетает пальцы, выворачивает ладони, снова складывает их вместе и трет большие пальцы друг о друга. Руки сцепляются и выпрямляются; каждая с легким щелчком сгибается, снова выпрямляется и наконец ложится на стол, ладонью вниз, с аккуратно расставленными пальцами.

– Да, я знаю, – отвечает Уоллес.

Раскладывая справочники, комиссар сдвинул с места наваленные на столе папки, и из-под них выглянул кусочек сероватого ластика, похоже чернильного, и, судя по слегка лоснящимся от износа бокам, скверного качества.

5

Закрыв за Уоллесом дверь кабинета, комиссар мелкими шажками идет обратно к креслу. Он удовлетворенно потирает руки. Выходит, это Руа-Дозе забрал труп! Интрига, вполне достойная этого старого олуха с его больным воображением. Он рассылает по всей стране целую ораву своих секретных агентов и сыщиков, великого Фабиуса и его приспешников.

Политическое убийство? Это, безусловно, объяснило бы полный провал лорановского расследования – во всяком случае, комиссара такое оправдание вполне устраивает, – но он боится поверить в это, зная склонность министерства к безудержному вранью, и рад видеть, как другие вступают на тот же опасный путь. Можно представить, какую кашу они заварят: для начала специальный агент, присланный на место преступления, оказался не в курсе того, что тело спешно увезли в столицу, – его удивление было непритворным. Похоже, этот Уоллес готов к серьезной работе, но что он тут сможет сделать? И вообще, в чем состоит его миссия? Он был немногословен; а что, собственно, ему известно об этих «террористах»? Похоже, что ничего; и это неспроста! Или же ему приказано молчать? А вдруг Фабиус, самая хитрая ищейка в Европе, доказал, что он, Лоран, состоит на жалованье у бандитов? От этих умников всего можно ожидать.

Сначала они ведут себя так, словно их главная задача – заставить полицию прекратить расследование (причем незамедлительно: поступил даже приказ просто-напросто убрать людей из особняка, не опечатав его, не поставив охрану, хотя старая служанка, которая там живет, похоже, не вполне в своем уме), а затем делают вид, будто пришли к нему советоваться. Ну так вот: раньше обходились без его советов, пускай и дальше обходятся.

Перед тем как усесться в кресло, комиссар наводит некоторый порядок на столе; он убирает на полку справочники, кладет документы обратно в папки. Папка с надписью «Дюпон» ложится налево, в стопку закрытых дел. Лоран снова потирает руки и повторяет про себя: «Прекрасно!»

Но чуть позже, когда он дочитывает свою почту, дежурный докладывает ему о приходе доктора Жюара. Что еще надо этому доктору? Неужели его не могут оставить в покое с этой историей, которой ему запрещено заниматься?

Когда доктор входит, Лорана поражает бесконечная усталость на его лице.

– Господин комиссар, – почти вполголоса произносит доктор, – я пришел по поводу кончины несчастного Дюпона. Я доктор Жюар.

– Но, доктор, если мне не изменяет память, мы с вами как-то уже работали вместе?

– Ну уж, «работали»! – скромно удивляется маленький доктор. – Моя помощь была такой незначительной. Я даже не думал, что вы об этом вспомните.

– Мы оба сделали все, что могли, доктор, – говорит комиссар.

С легкой заминкой доктор как бы нехотя продолжает:

– Я переслал вам свидетельство о смерти, но потом подумал, что вы, возможно, захотите поговорить со мной…

Он запнулся. Лоран невозмутимо смотрит на него, постукивая пальцем по столу.

– И правильно сделали, доктор, – произносит он наконец.

Из него явно хотят что-то вытянуть. Доктор Жюар начинает жалеть, что поторопился прийти сюда, вместо того чтобы спокойно дождаться повестки. Чтобы выиграть время, он протирает очки, затем, вздохнув, продолжает:

– Впрочем, не знаю, что я мог бы вам сообщить об этом странном преступлении.

Если ему нечего сообщить, зачем он пришел? Он явился сам, чтобы не подумали, будто он боится вызова. Он ожидал, что ему станут задавать конкретные вопросы, – и подготовился к ним, а его тут заставляют барахтаться одного, словно он в чем-то провинился.

– Почему странном? – спрашивает комиссар.

Он не находит его странным. Он находит странным поведение доктора, который стоит столбом и произносит уклончивые фразы, вместо того чтобы просто сказать то, что знает. Знает о чем? Его не просили дать показания. Больше всего он боялся, что полицейские захотят что-то разнюхать у него в клинике; вот почему он здесь.

– Я хотел сказать: не совсем обычном. Не так часто в нашем городе случаются убийства. И совсем уж редко бывает, чтобы грабитель, проникший в обитаемый дом, так испугался при виде хозяина, что счел необходимым убить его.

Его побудило прийти сюда еще и желание знать, точно знать, что знают и чего не знают другие.

– Вы сказали «грабитель»? – удивляется Лоран. – Разве он взял что-нибудь?

– Насколько я знаю, нет.

– Если он ничего не взял, то это не грабитель.

– Вы придираетесь к словам, господин комиссар, – не сдается маленький доктор, – наверняка у него было намерение что-то взять.

– Ах, «намерение»! Вы слишком торопитесь с выводами.

К счастью, комиссар решил наконец разговориться и спрашивает:

– Это ведь экономка вас вызвала, верно?

– Да, старая мадам Смит.

– Вам не показалось странным, что она вызывает гинеколога к раненому мужчине?

– Боже мой, господин комиссар, я хирург, во время войны мне пришлось делать множество подобных операций. Дюпон знал об этом, мы с ним школьные товарищи.

– А, так Даниэль Дюпон был вашим другом? Извините, доктор.

Жюар слабо протестует:

– Не будем преувеличивать: просто мы с ним давние знакомые, вот и все.

Лоран продолжает:

– Вы один отправились домой к жертве?

– Да, чтобы не беспокоить фельдшера: в моем распоряжении очень мало персонала. Бедный Дюпон не производил впечатление смертельно раненного, он сам спустился по лестнице, мы с госпожой Смит лишь поддержали его с двух сторон…

– Он еще был в состоянии ходить? Разве вы не сказали вчера вечером, что он был без сознания?

– Нет, господин комиссар, я точно не говорил этого. Когда я приехал, раненый ожидал меня, лежа в постели. Он говорил со мной, по его настоянию я отправил его без носилок, чтобы не терять времени. Но по дороге, в машине, он вдруг стал терять силы. До этих пор он уверял меня, что с ним не случилось ничего серьезного, но тут я понял, что пуля задела сердце. Я немедленно прооперировал его: пуля попала в стенку желудочка, он мог выжить. Сердце остановилось, когда я вынул пулю. Все мои усилия вернуть его к жизни оказались напрасными.

Доктор вздыхает с выражением величайшей усталости.

– Может статься, – говорит комиссар, – всему виной сердечная недостаточность?

Но ученый муж качает головой:

– Маловероятно: от такой раны может умереть и здоровый человек. Это скорее вопрос везения.

– Скажите, доктор, – спрашивает Лоран после небольшого раздумья, – можете вы приблизительно указать, с какого расстояния был сделан выстрел?

– Метров пять… Или десять, – неуверенным тоном говорит Жюар. – Трудно сказать точнее.

– В любом случае, – подытоживает комиссар, – если учесть, что преступник стрелял на бегу, выстрел оказался очень метким.

– Это случайность… – говорит доктор.

– Другой раны ведь не было?

– Нет, только эта.

Доктор Жюар отвечает еще на несколько вопросов. Если он не сразу позвонил комиссару, то это потому, что телефон в особняке не работал; а ко времени прибытия в клинику раненый был в таком состоянии, что звонить было некогда. Чтобы вызвать его, мадам Смит воспользовалась телефоном в соседнем кафе. Нет, названия кафе он не помнит. Он подтверждает, что тело увезли в полицейском фургоне, и, чтобы подвести черту, отдает комиссару единственную улику, какая у него осталась: маленький комочек папиросной бумаги…