Всего за несколько минут я вырастаю на пятнадцать сантиметров.

Я — здание. Высотка. Элеватор, прибавляющий этаж за этажом.

Я спрашиваю у мира совета и получаю ответ.

Познавая мир через вопросы, я получаю, разумеется, массу странных ответов. И многие из них вообще никуда не годятся. А ответ, который дед дает мне по телефону, меня просто бесит и заставляет напрячь мозги. Я пользуюсь случаем — ведь он сам позвонил нам, чтобы поговорить с папашей, — и задаю свой вопрос. Сперва я еще надеюсь, что именно дед скажет мне что-нибудь дельное, и я смогу внести это в свой список. Ведь он на своем веку был и моряком, и маляром, и портовым грузчиком, и заведующим складом, и чиновником в управлении коммуны, и вагоновожатым, и писателем, и лыжным тренером, и альпинистом. Дед всегда говорит, что в жизни важно найти себя и что у него это так и не получилось. Правда, он ни о чем не жалеет. Он уверен, что самое ужасное — это сидеть в доме престарелых и мечтать о том, чего ты не сделал, просыпаться и знать, что твое время ушло.

Не сумел.

Или не посмел.

Дед почти никогда ни от чего не отказывался, и это очень важно.

Поэтому я, естественно, спрашиваю деда, как стать взрослым. Он ржет в трубку. Я слышу, что у него на полную мощность гремит старый рок, — дед стал плохо слышать в последнее время.

— Чтобы стать взрослым, ты должен стать мошенником, — говорит он, и Элвис рыдает в глубине комнаты — этакий комментарий к словам деда.

— Мошенником? — переспрашиваю я. — Ты что, дурачишь меня?

— Нет, потому что внутри человек навсегда остается тем мальчиком, каким был в детстве. Только он никому этого не показывает. Каждый хочет, чтобы его принимали всерьез. А потому надо стать мошенником и скрывать мальчика под маской взрослого мужика. Причем играть роль взрослого надо как можно убедительнее. Самые убедительные взрослые — это самые отъявленные мошенники.

— Такие как Пер Гюнт? — спрашиваю я.

— Нет, такие как я, балда! Твой Пер Гюнт даже не пытался стать взрослым. Пустой, собственно, тип, искавший только развлечений. Я так считаю. Он все равно что луковица, с которой снимают слой за слоем, но так ничего и не находят внутри. Может, ты читал Ибсена?

— Пощади! — мрачно говорю я. — Папаша каждый день изображает у нас дома Пера Гюнта. Мне этого довольно.

Разговор зашел в тупик. Потому что, если дед прав, то никакой надежды у меня нет. Если человек год за годом остается таким же ребенком, то мне надо сдаться. Тело изменяется, а ты внутри навсегда остаешься таким же глупым… О Господи!

Это значит, что, когда нам стукнет по девяносто, мы будем сидеть на лавочке в парке, шлепать губами и скрипеть: «Старухи. Ха-ха-ха. Нижние юбки. Щиколотки. Старухи. Ха-ха-ха. Красивые очки для чтения. Надень сеточку на волосы. Старухи. Ха-ха-ха. Свою вставную челюсть не давай никому, кроме меня. Выплата пенсии. Старухи. Ха-ха-ха».

И т. д.

Даже подумать страшно, черт бы все это побрал.

И я получаю желтую карточку за то, что помянул черта и вообще за мрачные мысли.

Нет, это не в духе того новоиспеченного Адама, каким я хочу стать.

Я мысленно скидываю дедовы слова с крыши элеватора и гляжу, как они исчезают внизу. Воспользоваться ими я все равно не могу.

Передав трубку папаше, я делаю круг по Лёкке, чтобы избавиться от сомнений. Облачно, и над фьордом вспыхивают маленькие молнии. Но дождя нет. Я жму на педали, отказать себе в этой поездке я не могу. На Трондхеймсвейен велик заносит, я сворачиваю направо на Херслебс-гате и пересекаю Скоус Пласс. Библиотека кажется огромным кубом, лежащим на площади. Я задеваю пьяного, который, шатаясь, бредет к остановке трамвая. Еду по Нордре-гате, готовый преодолеть все колдобины и переехать через Грюнербруа. Но когда я взбираюсь на вершину холма и вижу элеватор в вечернем освещении, я испытываю шок.

Передо мной кадр из фильма ужасов!

Настоящее привидение!

Такого не ждешь в обычном городе обычной страны.

Я торможу так, что меня выносит с асфальта.

Велик летит по траве сам по себе, я — сам по себе.

На моей крыше элеватора какой-то человек поднимает к небу руки. Как будто кого-то приветствует.

Из-за плохого освещения я не вижу, стоит он ко мне лицом или спиной. Мне виден только его силуэт. Но он поднял руки и кого-то приветствует.

Совсем как я, обращаясь к Старикашке-Солнцу и поклоняясь ему, потому что оно такой крутой бог.

Я как будто вижу свое отражение.

Разница в том, что сейчас темно.

Солнца нет.

В эту минуту облака за чуваком расходятся, и в разрыве я вижу восходящую луну. Но кого, луну или солнце, уже сунувшее голову за горизонт, приветствует этот человек?

Или, быть может, меня?

Эта мысль сжимает мне сердце. У меня перехватывает дыхание.

Неужели он приветствует меня?

Неужели он и впрямь стоит там на крыше?

На моем месте?

И ждет, когда я приду?

Чтобы поприветствовать меня?

Фильм ужасов, Братья & Сестры, фильм ужасов!

Похоже, что на нем надет длинный черный плащ.

Похоже, что он — заблудшая душа, вырвавшаяся из ада, которая благодарит силы природы за свое освобождение.

И там, стоя на вершине холма, я понимаю, что мне предстоит встреча с этим человеком.

Только не знаю, когда.

Или где.

Братья & Сестры, кровь в моих жилах превращается в ледяную воду, когда я понимаю, что этот человек займет свое место в моей истории.

Христофор Адам Колумб не одинок.

Есть и другие люди, которые норовят пролезть в эту story ^[7].

Четверг, 4 июля

Сперва я не поверил, что это правда. Да не было вчера на крыше элеватора никакого чувака! Просто воображение сыграло со мной злую шутку. В последнее время воде в моем мозгу пришлось изрядно покипеть. Вот мысли и путаются. Чувак в плаще сродни НЛО, привидениям, барабашкам или кузену Антону из того же диснеевского комикса. И тем не менее я поднимаюсь по лестнице элеватора не своим обычным пружинистым шагом. И потом неуверенно топаю по крыше. Я киваю Старикашке-Солнцу, которое в ответ прикладывает руку ко лбу, а потом снова углубляется в свою газету и пьет горячий кофе из оранжевой кружки.

И вдруг там!

На бетоне!

Четкий отпечаток мужской ноги!

Примерно то же чувствовал космонавт, обнаруживший на Луне чьи-то следы. Которых там, естественно, не должно было быть.

Значит, я здесь уже не один.

Значит, это уже не только мое место.

Братья & Сестры, как будто кто-то залез в мою комнату и читал мой дневник.

Только не надо говорить, что воздух, элеватор и вид с крыши на город принадлежат не мне одному.

Это всегда было мое место.

А теперь — не мое.

Вернее, не только мое.

Теперь я здесь уже не один.

Я сажусь на корточки и изучаю отпечаток. Это что, глина? Я наклоняюсь пониже и нюхаю. Пахнет горелым. Или мне все это мерещится?

Братья & Сестры, что, по-вашему, чувствовал Колумб, когда пересек океан и обнаружил, что страна, которую он только что открыл, кишит индейцами?

А что, по-вашему, чувствую в эту минуту я, новый Адам, — ведь мое частное солнечное прибежище осквернил какой-то чокнутый чувак?

Охренеть можно. Мне тошно. Это уже какая-то чертовщина.

Старикашка-Солнце хлопает меня по плечу, оно явно хочет помочь мне справиться с депрессухой. Пять минут я тру этот отпечаток ноги, мне хочется, чтобы он исчез. Без него никто бы и не заметил, что кто-то здесь побывал. Но я-то ЗНАЮ об этом! И мне до чертиков тошно!

Я чуть не сворачиваю себе мозги, стараясь забить на след и вернуться к главному. Нужно собрать и привести в порядок все вчерашние ответы. Тут нужна система! У прежнего Адама в голове царил хаос. Новый Адам, напротив, образцовый экземпляр. Он составляет списки и работает над ними. Новый Адам — лучшее достижение человечества! Честное слово!