Я сижу, упершись подбородком в нижнюю пуговицу. Адам-Дусте-Кладам-Идиот-Радам разинул рот так широко, что в нем могла мы свить гнездо целая стая грифов. Что они и сделали. Грифы чуют падаль издалека и слетаются на запах моего трупа.

Пока я сижу в «Багель & Джюс», Братья & Сестры, два грифа забираются мне в рот и один на голову. Они крутят блестящими черепами с горбатыми носами, смотрят горящими глазами и нюхают меня. Они ждут, что в любую минуту я упаду замертво, и тогда они смогут приступить к трапезе.

Я выхожу из кафе и тащусь в центр. Я еще не знаю, куда и зачем. Но неожиданно оказываюсь перед дверью Франка и звоню.

— Совсем спятил? — спрашивает он и впускает меня в квартиру. Он сидит на балконе под большим зонтом и пьет «Севен ап».

— Бломпфф, — отвечаю я, потому что говорить по-человечески, имея в глотке двух грифов, реально невозможно.

Маленький Адам ползает по полу балкона. Но почему-то медленнее, чем обычно. Может быть, пол кажется ему слишком большим и страшным по сравнению с надежным маленьким ящиком, к которому он привык. Конечно, он думает, что на полу действуют другие правила, которые он хотел бы узнать до того, как пустится в большое путешествие.

Мне тоже хотелось бы немного выждать, прежде чем я начну эту игру и путешествие через океан. От Колумба Адама остались только весла. И годятся они лишь на то, чтобы, вцепившись в них, не пойти ко дну. Что сделает Сёс, узнав обо мне все? Я даже думать об этом не смею. А что с деньгами, которые я ей должен?

— Можешь дать мне взаймы шесть тысяч триста крон? — спрашиваю я Франка. Но поскольку у меня в глотке застряли две большие птицы, у меня получается только:

— Мже датьне шестьтсяч крнр?

— Что? — спрашивает он и наклоняется, чтобы лучше слышать.

Я выплевываю птиц, их перья и объясняю, что придумала Сёс.

— Это серьезные проблемы, — спокойно говорит он.

КАК БУДТО Я САМ ЭТОГО НЕ ПОНИМАЮ!

И дураку ясно, что у меня серьезные проблемы!

Не ясно только, как их решить.

Но я не хочу просить у него совета. Одно я постиг точно: я такой же сообразительный (или неповоротливый, об этом тоже следует помнить!), как он и все остальные взрослые, когда надо найти хороший выход или решение проблемы, когда почва горит под ногами, как у меня сейчас.

— А твои сбережения? — вдруг говорит он и меняет тему разговора. Глаза у него блестят и становятся почти черными. — Со своей жизнью я справляюсь сам. Мне ясно, что ты задумал… и, в известной мере, я ценю это, но…

Грифы снова располагаются у меня на языке, и я не могу выговорить ни слова. Я предоставляю слово Франку. Если он позволил мне вмешаться в свою жизнь, то мог бы вмешаться и в мою. И нам обоим было бы от этого только лучше. Не подумайте, будто я жалуюсь, тем более на Клаудию. Но теперь, похоже, запал горит с обоих концов. Сёс следует остановить.

А Франк все болтает и болтает.

— Да, Глория, конечно, хорошенькая, но ведь я говорил… — и т. п. И т. д. Я поворачиваюсь и ухожу вместе со своими грифами.

Из дома я звоню Клаудии, но на работе она не может долго говорить по телефону. А что касается Сёс, у меня один выход — держаться от нее подальше. Поэтому я звоню Рейдару, и мы после обеда идем прошвырнуться. Болтаем о том о сем. Но о Клаудии я ему все-таки не рассказываю. Вернувшись домой, я узнаю, что она мне звонила, и я звоню ей, хотя уже почти двенадцать. Она уже спит, но просыпается, потому что это я. И мы с ней шепчемся до половины первого. Во время разговора я обнаруживаю на письменном столе записку, написанную жестким почерком с наклоном. Сёс! «Кроны, братец! Где мои деньги?»

В ту ночь я спал плохо. По-моему, я вообще не спал. Как генерал, который решает новые задачи. Я должен стать денежным генералом. И в начале меня ждут трудности.

Четверг, 25 июля

Я где-то читал, что если тебя переедут тринадцать паровых дорожных катков — это к несчастью. Но именно так я себя чувствую после той ночи. Будь это какая-нибудь клевая книга о молодежи или крутой боевичок со Шварценеггером или Брюсом Уиллисом, герой мигом уладил бы все неприятности. Но это всего лишь моя жизнь, и я легко могу составить список проблем, стоящих передо мной:

1. Мой проект стать взрослым несколько занесло.

2. Сёс знает, что я бросил работу.

3. ПЛАН до сих пор ни с места.

4. Папаша обнаружит, что его синглов нет на месте, — это только вопрос времени.

5. Я должен Сёс шесть тысяч триста крон.

Неважное начало для четверга. Неважное начало для любого дня. Солнце со мной согласно:

— Я думал, мы договорились, что ты мне поможешь, — с горечью говорю я.

— Мне подчиняется далеко не все, — оправдывается оно.

— И ты только теперь в этом признаешься!

Я раздеваюсь — пусть хотя бы загар будет у меня на уровне. Сегодня я раздеваюсь догола.

— Ладно, ладно, жизнь многообразна, — философски замечает Солнце и раскидывает лучи, словно это все объясняет.

Я не пролежал и получаса, как на крышу является Клаудия. Она пыхтит, словно у нее астма, и кладет передо мной мои (то есть папашины) синглы. Я вспоминаю, что я совершенно голый, хватаю конверт с пластинкой и пытаюсь прикрыться.

— Расслабься, — говорит она и тоже раздевается догола.

И все-таки я не могу отложить конверт. Мне кажется глупым, что я прикрылся конвертом «Бетонной истерии». В конце концов я со вздохом откидываюсь на спину, и она ложится мне на руку.

Мы шепчем друг другу слова, которые шепчут только влюбленные. И которых вы, Братья & Сестры, здесь от меня не услышите. Ведь есть же что-то, что называется личной жизнью. Хотя я и рассказал вам гораздо больше, чем кому бы то ни было.

Синглы, во всяком случае, вернулись домой, и я с наслаждением получаю причитающиеся мне за них поцелуи. Это означает, что о пункте 4 можно уже забыть. Но это не главное. Я накрываю синглы рубашкой, чтобы от жары они не пошли пузырями.

Все хорошо, но меня донимают приставания Клаудии. Начинается с того, что она хочет, чтобы я говорил ей, как я ее люблю и всякое такое. Без этого она просто не может жить.

— Не приставай, — говорю я в конце концов. Это звучит так, как будто Каролина разговаривает с волчонком Адамом. Нетерпеливым волчонком, который не может не приставать.

— Если мы будем повторять это слишком часто, мы исчерпаем свой лимит, — говорю я, и она скисает.

Но через пять минут все забыто. Во всяком случае, с ее стороны. А вот я лежу и размышляю. Может, просто это я так сверхчувствителен? Но мне все равно не избавиться от чувства, что она слишком пристает и навязывается и что меня это все больше и больше раздражает.

— Как думаешь, у нас с тобой много общего? — вдруг спрашиваю я.

— Общего?.. Ну-у… думаю, да, — вяло отвечает она и разговор застопоривается. Мы пробуем загладить не ловкость длинным поцелуем, и я уже жалею, что заговорил об этом. Но одновременно мне хотелось бы сказать побольше о своем раздражении. Вместо этого я произношу дежурное извинение — мне необходимо по делу встретиться с Франком. Я все объясняю своим ПЛАНОМ, и, похоже, она мне верит.

Когда я встаю, я вижу на бетоне наши отпечатки. Две ляжки лежат рядом с одной ногой. Это похоже на изящно проведенные полосы. На китайский рисунок. Влага мгновенно испаряется на солнце, и наш отпечаток пропадает. Я смотрю на тело Клаудии — оно очень красивое, как я и предполагал. Но я не хочу думать об этом и одеваюсь.

Потом я вскакиваю на велосипед и уезжаю. Все-таки заглядываю к Франку, хотя и не собирался. Он стоит во дворе и возится со своим велосипедом.

— Ты тоже купил себе велик?

Я тут же отмечаю, что велик новый и что это особая и очень дорогая модель. Но у Франка есть на это деньги. Его велик стоит, очевидно, дороже, чем мой.