Суккуб – школьница. Хотя я никогда не спросил её, сколько ей лет, я полагаю, она несовершеннолетняя. Думаю, что судя по её формам половозрелости она вся уже распустилась до отказа, хотя паспортный возраст её – лет тринадцать-четырнадцать. На самом деле, учитывая съеденные ею тонны мороженого, сладкой сдобы, булочек, изготовляемых, как правило, мамами московских школьниц, а также то обстоятельство, что она родилась и проживает не в холодной пещере, а в тёплом гнезде родителей где-нибудь в Братеево, она всё же зрелая. Нужные кислоты, волосы на письке, сиськи – всё у неё есть, как и мокрота между ног. Меня занимает вот какая немыслимая догадка. Что в добавление ко всем моим статьям, меня возможно судить ещё по статье 134-ой. «Половое сношение, мужеложство или лесбиянство, совершенное лицом, достигшим восемнадцатилетнего возраста с лицом, заведомо не достигшим четырнадцатилетнего возраста, наказывается ограничением свободы на срок до трёх лет или лишением свободы на срок до четырёх лет», – гласит 134 статья УК Российской Федерации. Однако ещё строже наказывают «за те же деяния, совершённые неоднократно (а я с тобой совершал и совершаю это неоднократно, о мой Суккуб!) а также совершённые в отношении заведомо несовершеннолетней (а ты заведомо, о мой Суккуб!) наказываются лишением свободы на срок от четырёх до десяти лет».

В Уголовном Кодексе и в статье 132-й и 134-й в частности нет указаний на то, что закон также сурово наказывает «за те же деяния, совершённые в отношении несовершеннолетних» призраков. Призраки не упоминаются в Уголовном Кодексе вообще, хотя для монахов и монахинь – как были для средневековых, так и есть для современных, призраки – материальная реальность. Они соблазняют и смущают. Неизвестно также, даёт ли закон поблажку тем преступникам, которые любят своих призраков чистой и нежной любовью. Как я тебя, Суккуб! Ради тебя я готов предстать перед самым суровым судом в мире, о Суккуб. Я попрошу, чтобы меня повесили, чтобы совокупиться с тобою на пороге смерти, о мой Суккуб с косичкой!

РАЗГОВОР С РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЕЙ

Ночью в тюрьмах не выключают свет. До свободных людей этот феномен не доходит, как до жирафов. Да им и всё равно. Сколько раз я слышал известную блатную песню: «Таганка, о ночи полные огня!/ Централка, навек сгубила ты меня!/ Я твой бессменный арестант/ Погибли юность и талант/ В твоих стенах…» Слышал и не понимал истинного смысла. А когда сам оказался в тюрьме, всё встало на свои места. Ночи, полные освещения, не «огня», конечно, это автор для рифмы «огня» подсунул, чтоб срифмовать с «меня». Во всех тюрьмах, в Бутырке и Матроске, в девичьей Шестёрке, в Пятёрке, на Пресне, да повсюду – ночами и днём находятся зэки в жёлтом тумане света, достаточном для того, чтобы старшой в глазок мог обозреть их несчастные тела. У нас в Лефортово, в дополнение к вечному слабому свету (лампочки постоянно меняют) наши зеленые военные унтера требуют, чтоб мы не закрывались с головой. Они боятся, что под покровом одеяла ускользнёт от них зэк, уйдёт из жизни в мир иной, натянув на голову пластиковый пакет или удавку, разгрызёт себе вены под одеялом, взбрыкнёт ножками и до свиданья! А правосудие останется неудовлетворённым, облизываться. Поэтому у нас в Лефортово не только не позволяют с головой закрываться, так ещё и все пластиковые пакеты неуклонно прокалывают во многих местах. Я защищаюсь от света следующим образом: складываю полосой вафельное полотенце и кладу его на лоб и глаза. Так и сплю. И чернильный штамп СИЗО зияет с полотенца.

Обычно я тотчас засыпаю. Несмотря на то, что сокамерники начинают возиться именно после отбоя. Поскольку их лишают телевизора, выключая розетку без церемоний, сокамерники начинают двигаться, производить большой шум. Ихтиандр именно после отбоя начинает мыть ноги. У Ихтиандра, здоровенного, пузатого, всклокоченного верзилы (по внешним данным он, скорее, подходит в пациенты «Серпов», шиздома имени Сербского, чем в обитатели Лефортово) странные общения с водой. Он любит открыть кран на всю катушку и долго с водою общаться. Из-за этого крошечная камера наша становится сырой как общественный туалет. Вода, стекая в раковину, к тому же попадает затем в трубу выходящую прямиком в «дальняк» – тюремный туалет, и низвергается сверху на дно «дальняка» шумной Ниагарой. Если Ихтиандр «плещется», то шум стоит такой, как мельница работает или горная река течёт. Я как-то назвал склонность пузана к воде – «синдромом Ихтиандра» и заклеймил его за эту склонность. Особенно противно становится, когда Ихтиандр моет овощи. А он их моет по вечерам, когда готовит нам салаты, когда есть из чего готовить. Зрелище это не для слабонервных. Как маньяк, открыв кран на полную мощность, он чистит, моет, шумит, и всё это маниакальное действо продолжается гораздо дольше часа. Он трёт каждую овощ чуть ли не зубной щёткой. Я теперь стал хитрее и потому стараюсь задержаться в карцере, куда я хожу писать после обеда, как можно дольше, чтобы избавить себя от зрелища моющего овощи маньяка. Я теперь являюсь, когда он уже режет овощи. Ихтиандр скрутил за время моего пребывания в камере 32 крана… То, что он нездорово обращается с водой, не подлежит сомнению. Одновременно, это его как будто патологическое влечение к чистоте соседствует с дикой грязью в камере. Явившись к ним в 32-ю, я чуть убрался у них, хотя бы взял тряпицу и стёр со стен трупики комаров, в изобилии прибитые тапком Ихтиандра к стенам. Нижнюю их грязь, на полу, я разгребать не стал. Под моей кроватью у меня в относительном порядке лежат на газетах продукты. Под кроватями сокамерников пространство забито их пожитками, старыми газетами…

Но вернёмся к Ихтиандру. После отбоя, ни раньше, ни позже, но именно после, когда следует ложиться в постель (в случае Ихтиандра «ложиться» никак не звучит, он и так лежит целый день на спине и или чешет живот или занят вытаскиванием из носа сухих козявок), Ихтиандр начинает шумно мыть красный таз, вращая его в рукомойнике. Потом сливает воду в дальняк. Опять вращает таз – и так минут десять! Наконец он наполняет таз водой, ставит его на пол и тщательно моет, трёт одну волосатую, большую ногу. Затем сливает воду, вновь моет таз. Но уже минуты три всего, ставит на пол, погружает и моет в нём вторую ногу… На воле я бы дал ему по голове тазом и тем, возможно, излечил бы его от синдрома Ихтиандра, но здесь, в вынужденном тюремном общежитии, я переношу своё внимание с Ихтиандра на содержимое моей головы. Это самое разумное, что я могу сделать. Ихтиандр сидит в тюрьме уже четвёртый год, крыша у него давно съехала, посему пытаться воздействовать на его водолюбовь – бесполезно. Возможно также, что и на воле крыша у Ихтиандра уже была набекрень. На второй или третий день после моего вселения в камеру 32, Аслан сообщил мне (Ихтиандра не было, его вызвали к адвокату), что наш сокамерник по всей вероятности – стукач. К такому выводу пришёл Аслан вместе с моим подельником Сергеем Аксёновым ещё летом, когда Аксёнов сидел в камере 32. Ихтиандр подозрительно интересуется деталями чужих дел. Его интересует, «ну что сказал адвокат», когда я возвращаюсь со свидания с адвокатом, что мне пишут в письмах, короче он ведёт себя как классическая сука, выдавая себя за общительного болтуна. И даже имеет наглость обижаться на то, что я неизменно отказываю в удовлетворении его любопытства. История его перевода из Бутырки в Лефортово (а он как и Лёха переведён сюда из Бутырки, и как и Лёха ностальгически вспоминает Бутырку как рай) также маловразумительна, как и история перевода оттуда Лёхи. Согласно Ихтиандру его уже судили за мошенничество и приговорили к шести годам лишения свободы. Он сидел себе спокойно, якобы, и ждал перевода в сортировочную тюрьму на Пресню. Вместо этого его перевели в Лефортово и якобы проводят его сейчас по делу о фальшивых авизо. Вероятнее всего всё это ложь. Куда более правдоподобной выглядит версия, что в самом Лефортово нелегко найти стукачей, здесь сидят очень серьёзные люди, потому ФСБ импортирует стукачей с Бутырок. Все «переведённые» из простых тюрем выглядят подозрительно. Но сокамерников не выберешь, потому я кладу полотенце на глаза, пусть плещется Ихтиандр, кто бы он ни был, сука и маньяк, или просто маньяк. Боевик Аслан смотрит приглушённый мой телевизор, сериал «Крот»…Занудные голоса гундосят о преступлениях, но с такими голосами и преступления тоже занудные, выдуманные советским недоделком-режиссёром. Аслан сидит на корточках перед телевизором. Я обращаюсь к Бродскому, завожу беседу. Последнее время я всё больше общаюсь с мёртвыми.