Окончательно добивает меня вид из окон второго этажа. Дом с трех сторон окружен забором, а здесь его нет, и прямо от стен начинается что-то вроде грандиозного поля, покрытого снегом. Кое-где из снега торчат голые кусты, а на небольших возвышенностях сиротливо машут ветками похожие на обглоданные кости березы. Поле, или, скорее, равнина, тянется вдаль практически до горизонта, где виднеется темно-серая полоска леса. Там вроде бы проходит дорога, но в тусклом свете пасмурного зимнего дня сложно что-либо рассмотреть.

Наверное, летом, когда все вокруг зеленое, пейзаж не столь уныл, но сейчас он просто убивает меня своей тоскливой безнадежностью. Нужно быть русскими, чтобы не просто жить в таких условиях, а строить дома, растить детей, запускать в космос спутники и радоваться жизни. Пока Олег показывает мне дом, в котором, кроме него, живет еще несколько человек прислуги, пока водит по большому двору, демонстрирует в гараже снегоход и японский джип с лебедкой, Костя занимается столом — перед баней полагается, как мне объяснили, «немножко расслабиться».

— Попаримся, пообедаем, — похлопывая меня по плечу, улыбается ставший вдруг словоохотливым Олег, — кстати, тут еще один человечек подъедет, сосед мой, ну и партнер по бизнесу. Не возражаешь?

— Нет, — улыбаюсь я в ответ, а сам думаю: откуда тут может взяться сосед, если вокруг не видно ни одного дома?

За столом, выпив «гостевую» под цыганские песнопения Кости, я задаю этот вопрос. Олег, с урчанием обгладывающий копченую утиную ногу, кивает куда-то за спину:

— У нас участки соседние. Мой у шоссе заканчивается, а его как раз начинается.

— А какая площадь у твоего участка? — интересуюсь на всякий случай.

— Пятьсот два гектара, — небрежно роняет Олег и тянется за квашеной капустой.

Я, как любит фигурально выражаться Дмитрий, роняю челюсть. Получается, что Аритин дядя — крупный землевладелец?

— Ты закусывай, Колян, закусывай, — смеется Костя. — Тут тебе не Европа: вышел за околицу, и поссать негде, везде одни заборы. Это, блин, Сибирь-матушка!

На огромной плазменной панели за его спиной, очень в тему, идет передача канала «Дискавери» про скученность жизни людей в таких мегаполисах, как Сан-Пауло или Мумбай. Убогие хижины, лепящиеся одна на другую, занимают огромные территории. Наверное, их жители, узнав, что есть люди, владеющие земельными участками площадью с весь их район и живущие на таких участках в одиночку, не сумели бы это себе представить, как мы, современные европейцы, не молсем представить, например, жизнь на острове, с которого невозможно уехать.

Олегу кто-то звонит по телефону. Я вопросительно смотрю на него — вдруг что-то с Аритой? Он машет рукой — все нормально, кладет телефон на стол.

— Сосед выехал. Давай махнем по одной — и пойдем, встретим. Он интересный человек, а кроме того, у него к тебе разговор.

— Мы же не знакомы! — удивляюсь я.

— Заодно и познакомитесь. — Олег снова улыбается. Чувствуется, что дома ему намного комфортнее и спокойнее, чем в Москве или поезде. — Я ж тебе говорил — мы партнеры, причем он как бы старший в нашем бизнесе. Дон Корлеоне. Ты «Крестного отца» смотрел?

Я вместо ответа начинаю насвистывать мотивчик Нино Рота. Костя кричит со своего места:

— Не свисти в хате, блин!

Я демонстрирую осведомленность в русских приметах и суевериях:

— А то денег не будет?

— Нет, — вдруг мрачнеет Костя. — Свист в дому — к покойнику…

Сосед приезжает как раз в тот момент, когда хмурый, наголо бритый слуга — кажется, у русских это называется «истопник» — докладывает Олегу, что баня готова, можно идти париться.

Его зовут Иннокентий Геннадиевич. Мне удается выговорить это имя со второй попытки, а вот дядя Ульрик, например, не справился бы и с десятой, я уверен. Все же у русских очень сложные имена. Мы, завернувшись в простыни, сидим в помещении для отдыха, называемом «предбанник». У Олега баня под стать дому — большая, с двумя парилками и бассейном, а в «предбаннике» стоит стол красного дерева и кожаные диваны. На тумбе сбоку — морской аквариум с пучеглазыми рыбками, неизменная плазменная панель показывает, слава богу, без звука, клипы леди Гаги.

Иннокентий Геннадиевич сидит напротив меня. У него костистое носатое лицо и угольно-черные глаза под низким лбом. Он жестикулирует во время разговора так, словно делает какие-то колдовские пассы. Голос у соседа Олега низкий, глубокий и удивительно приятный.

— Нильс, — говорит он, словно бы обволакивая меня со всех сторон теплой пеленой своего внимания, — вы мне глубоко симпатичны. Нечасто встретишь иностранца, который бы так хорошо понимал и чувствовал Россию, наш народ, нашу культуру. Вы — молодец, вы на практике опровергли фразу Тютчева о том, что, дескать, «умом Россию не понять». Понять, еще как понять. Конечно, на ваше отношение к нам оказала влияние ваша избранница… Ведь так?

Я отрицательно качаю головой и чувствую, что против воли улыбаюсь. Действительно, при чем тут Арита? Я всегда любил Россию, и русских, и культуру, и традиции…

— …традиции, — долетает до меня голос Иннокентия Геннадиевича. — Нужно попариться, выгнать сорок потов, а с ними выйдут и шлаки. Пойдемте!

Олег и Костя уже давно в парилке — оттуда слышны звуки ударов вениками и восторженные вопли. Присоединяемся к хозяевам дома. Я до этого бывал в русской бане с парилкой в Москве, Дмитрий водил меня, как он сам это назвал, «на экскурсию с практическими занятиями».

Олег, красный, как томат, лежит на верхней полке. Мокрый от пота Костя азартно хлещет его с двух рук вениками. Жара такая, что щиплет уши. Я сажусь на нижнюю полку, Иннокентий Геннадиевич лезет выше. У него жилистое тело спортсмена-легкоатлета и, в отличие от Олега и Кости, нет ни одной татуировки.

— Слабоват парок, — рокочет он. — Надо фирменного поддать.

— Я в бассейн… — стонет Олег. Он тюленем сползает вниз и, плечом открыв дверь, покидает парилку. Костя встревоженно смотрит ему вслед, бросает веники в широкую миску с темной водой.

— Пойду гляну, а то как бы, блин, кондратий его в холодной воде не обнял.

Он тоже уходит. Иннокентий Геннадиевич тем временем набирает в большой медный ковш воды, наливает туда что-то из стеклянного пузырька.

— Что это? — спрашиваю я.

— Хвойный экстракт, для духу, — отвечает он. — Сам делаю. Собираю по весне кедровый лапник, завариваю, настаиваю. Ванны с ним принимать — милое дело, и в бане незаменимая вещь. Сейчас сами почувствуете…

Размешав экстракт в ковше, он приказывает мне пригнуться и одним длинным профессиональным движением выплескивает содержимое ковша на раскаленные камни.

Взрыв пара! Надо мною словно прокатывается волна живого огня, заставляя вжать голову в плечи. Приятный аромат хвойного леса распространяется по парной.

— А-а-а, хорошо!! — восторженно кричит Иннокентий Геннадиевич. — Нильс, вы чувствуете, какая мощь? Вот это настоящая русская баня! Вы представляете, что будет, если мир потеряет эту традицию?!

— А что, есть такая угроза? — спрашиваю, не поднимая головы — очень жарко, но жар уже не убийственный, а приятный. Тело наливается легкостью, голова проясняется… — Кому-то не нравится русская баня?

— Конечно, — голос Иннокентия Геннадиевича возвращается на нормальный уровень и рокочет где-то чуть выше меня. — Глобализация вообще пагубно отразилась на многих русских культурных особенностях и традициях. Утрачены навсегда финифть, зернь, скань…

— Я покупал финифть в подарок маме, — говорю, все так же опустив голову. Жарко. С носа капает. — Красиво…

— То, что вы покупали в Москве, — это уже не настоящее народное искусство, а фальшивка. Подделка, — уверенно режет Иннокентий Геннадиевич. — Сейчас развелось множество дельцов, желающих подзаработать на доверчивых любителях истинно русской культуры. И только немногие подвижники, такие вот, как ваши новые родственники…

«Родственники…» — эхом отдается у меня в ушах. Мне внезапно становится очень грустно и обидно за русскую культуру и при этом необычайно радостно оттого, что Олег и Костя — такие замечательные люди.