И я даю себе торжественную клятву, что больше никогда не подвергну жизнь Ариты опасности.

Зеркало. Из его серебряной глубины на меня смотрит человек с помятым лицом, решающий сложнейший вопрос: что делать? Дмитрий говорит, что это один из двух важнейших русских вопросов. Второй вопрос я тоже знаю: кто виноват? Вместе с парой «дураки-дороги» они образуют шикарный тандем: «Кто виноват? Дураки! Что делать? Дороги».

Если с первой сентенцией я согласен, то у второй должен быть другой ответ. У меня дома провела ночь молодая, красивая девушка. Девушка, которая мне, кажется, нравится. Вчера я чуть-чуть не убил ее. Я виноват. Вот он, ответ на первый вопрос! Теперь вину следует искупить.

За три года в России я, конечно же, общался с женщинами, хотя тоска по Мархи высушивала меня не хуже перлита. Но вот такое со мной впервые — девушка в квартире. Она может проснуться в любой момент. Чем я ее встречу? Извинениями? Конечно, я извинюсь, но слов явно недостаточно, хотя, как утверждают психологи, женщины любят ушами. Нужны дела. Поступки.

Может быть, позвонить Дмитрию? Он-то точно в курсе того, что делать. Хватаюсь за телефон — и вдруг мне становится стыдно. В конце концов, что я, не мужчина, сам не справлюсь? В голове начинают с калейдоскопической быстротой мелькать отрывки из книг, фильмов, историй, рассказанных коллегами… Из всей этой мешанины возникает вальяжная, пахнущая горячим шоколадом и гренками фраза «завтрак в постель».

Вот оно, есть! Я сделаю Мархи… К черту Мархи, к черту! Я сделаю Арите завтрак. Сам. Прямо сейчас. Конечно, не совсем «в постель» — бедная девушка уснула за столом, — но все же.

И я, стараясь не шуметь, отважно передвигаю свое измученное похмельем тело на кухню. Открываю холодильник. И тяжело вздыхаю.

Дело в том, что обычно дома я плотно не ем, только завтракаю, но мой завтрак — это чашка кофе и тост с медом. Ланч я ем на работе, обедаю и ужинаю тоже там. В выходные дни ем в ресторанах. Посещаю приемы и банкеты. В общем, я, как большинство нормальных деловых мужчин, не умею готовить. Иногда, редко, когда ко мне приходят гости, я прошу Елену Александровну сделать какой-нибудь салат или сандвичи. Оплачивать эти услуги приходится дополнительно — в нашем контракте нет ни слова о приготовлении пищи.

Елена Александровна, нервная женщина пятидесяти с чем-то лет, когда-то занималась бизнесом, но, как говорят в России, прогорела и осталась на бобах. Теперь ей приходится зарабатывать деньги с помощью пылесоса и тряпки. Что ж, каждому — свое. Однако на все готовой за лишнюю сотню евро Елены Александровны сейчас поблизости нет, а вызывать ее из дома — это долго.

Что я могу? Кинуть маленькую капсулу с кофе в машину «Неспрессо», засунуть хлеб в тостер. Это, конечно, завтрак, но уж больно аскетичный. Нужны овощи, нужны яйца, нужны ягоды, йогурт.

И цветы! Конечно, как я сразу не догадался — цветы!

«Стоп! — говорю я себе. — Нильс, соберись. В сложных ситуациях нужно довериться профессионалам. Есть срочная доставка цветов, есть служба «еда — на дом». Звонишь, немножко ждешь — и все».

Неожиданно перед глазами возникает укоризненное лицо тетушки Марты. Поджав губы, она качает головой, а потом говорит: «Ай-я-яй, Нильс, как же тебе не стыдно, бездельник. Ты хочешь просто купить расположение девушки, а сам не удосужишься палец о палец ударить для этого? Мне стыдно за тебя, Нильси…»

Тетушка Марта права. Никакой «еды на дом». Я должен все сделать сам. Это моя епитимья, кара за безрассудное, а если откровенно, то просто идиотское поведение. Еще раз вздохнув, начинаю изучать содержимое холодильника.

Яйца, сливочное масло, сыр, остатки какой-то копченной рыбы… Пожалуй, рыба мне не нужна, а вот яйца и масло… В придачу к тостам и кофе я накормлю Ариту яичницей. Почему-то вспоминаю известную фразу: «Не разбив яйца, не поджаришь яичницы». Говорят, это любимая поговорка Наполеона, хотя я читал, что это сказал Чарльз Дарвин.

Достаю из шкафа сковородку, ставлю на огонь. Что дальше? Отделяю ножом кусочек масла, бросаю на разогретую сковороду. Масло плывет, как маленький желтый айсберг, тает, оставлял за собой шипящую дорожку.

Кидаю еще масла. К этому времени предыдущий кусочек растаял полностью, а его след потемнел и запекся коричневой корочкой. В воздухе начинает витать запах гари.

Чер-р-рт! Может быть, масла надо больше?

Решительно половиню пачку, подцепляю ножом желтоватый брусок и кладу на сковородку. Пускай топится, а я пока поставлю тосты.

Маленький стальной тостер потрескивает мирно, но громко, возвращаюсь к сковородке. На этот раз все получилось — ее дно покрыто слоем кипящего масла. Значит, пришла очередь яиц.

Разумеется, я множество раз видел, как делают яичницу — разбивают яйца, выпуская их на сковородку. Но видеть — это одно, а делать самому — совсем другое.

Итак, соберись, Нильс, это наверняка не сложнее, чем бросать топор или руководить филиалом банка. Яйцо в левую руку, нож — в правую. Нужно расколоть скорлупу и вылить содержимое на сковороду. Расколоть. Рас-ко-лоть…

Уф, похоже, отступившая было под напором насущных дел абстиненция возвращается — нож в моей руке начинает дрожать. Бью им по шершавой скорлупе. Глухой, тупой звук — яйцо не колется. Наверное, нужно сильнее?

Бью сильнее — с тем же результатом. Может быть, в России из-за природных условий у куриных яиц очень толстая скорлупа? Точно, у них тут даже сказка есть про яйцо, которое не могли разбить гросмутер и гросфатер.

Поднимаю руку с яйцом чуть выше и наношу удар ножом, как самурай мечом — резко и сильно. Яйцо неожиданно легко раскалывается, скорлупа летит на сковородку вместе с содержимым. Белок, как ему и положено, мгновенно белеет, желток растекается неровной кляксой. А вот у тетушки Марты он всегда был круглым, словно глаз. Кухню тем временем наполняют звуки и запахи. Кажется, сковорода разогрелась слишком сильно — по краю яичного пятна появляется коричневая корочка. Это плохо — в таких подгорелых корочках содержатся канцерогены. Осколки яичной скорлупы торчат из того, что скворчит на сковороде, словно какие-то странные чипсы.

Лопаткой сгребаю неудачный вариант на тарелку — и тут меня осеняет: чтобы яичница не горела, нужно уменьшить уровень нагрева! Даю сковороде немного остыть и берусь за второе яйцо. Я уже понял, что бить по нему ножом нужно сильно, но не очень. Это чисто русский вариант: «сильно, но не очень», цивилизованному человеку его понять сложно. Но я в России, в соседней комнате находится лучшая девушка в мире, и у меня просто нет выхода — нужно становиться русским.

Сильно, но не очень…

Тюкаю ножом по яйцу. Безрезультатно. Проклятье! Хорошо, увеличим силу удара…

Чер-р-рт!

Опять половина скорлупы — на сковороде. С досадой отбрасываю то, что осталось от яйца, в раковину. Нож в моей руке дрожит все отчетливее. Кухню затягивает сизый чад. Дзинькает тостер. Слава богу, хоть это я умею.

Отважно берусь за третье яйцо, поднимаю его над сковородой. Неожиданно откуда-то сбоку появляется женская рука с браслетом на тонком запястье и отбирает у меня яйцо.

— Что ж ты делаешь, а? Горит же!

Я отхожу от плиты, смущенный и растерянный. Тут же понимаю, как выгляжу со стороны — помятый, с кругами под глазами, с перемазанным яйцами ножом в дрожащей руке. Арита смотрит на меня, и в ее взгляде я читаю целую гамму чувств — от неловкости и презрения до испуга и любопытства.

Наши глаза встречаются, как вчера в «Эштанги». Это длится несколько мгновений. Наверное, она тоже смущена — сон за столом в чужой квартире не красит ни одну женщину. Но в то же время Арита просто прекрасна, потому что сейчас она очень естественна — с растрепанными волосами, с чуть припухлыми глазами, с влажными губами…

На сковородке что-то стреляет. Арита вздыхает и забирает у меня нож.

— Давай, горе луковое. Куда ж ты столько масла-то набуздал…

Это ворчание кажется мне пением ангелов, хотя на самом деле она просто скрывает за ним свое смущение. Как-то очень быстро и споро Арита очищает сковородку, разбивает три яйца — именно так, как это делала тетушка Марта, с «глазами», — режет сыр и укладывает пластинки сверху на жарящуюся яичницу.