И одним глотком он допил те полбутылки, что у него еще оставались.

— Так что такие вот угу.

— И что же нам теперь с ними делать? — спросил Жира и испуганно посмотрел на Маршала: возможно, настроение Хеннинена передалось и ему, у них были общие воспоминания о пережитых лишениях.

— Что делать, то и делать, — сказал Маршал и был уже готов продолжить предложение в стиле «такие теперь времена», но не успел ничего сказать, как сама мысль остановилась на полуслове — с горы стремительно летел на дребезжащем старушечьем велосипеде приличного вида мужчина в шляпе, а впереди на перекрестке его ждала огромная лужа.

Лужа была уже настолько глубокой, что колеса быстро увязли, велосипед замедлил ход и вскоре остановился ровно посередине пути. Велосипедист, которому нельзя было отказать в настойчивости, несмотря на возникшие сложности, как-то неестественно и победно улыбался, пытаясь встать на педали и нажать со всей силы, но потом стало вдруг ясно, что он сдался, позволил велосипеду медленно завалиться на бок и рухнул в лужу вместе с ним.

— Человечество забуксовало, — изрек Хеннинен, стараясь придать своему голосу ледяную холодность. Все бы хорошо, только он сам не выдержал и засмеялся.

— Этот будет буксовать впустую, если не встанет на ноги, — сказал Жира.

Хеннинен хотел было что-то ответить, но потом, вероятно, подумал, что если начнет отпускать шутки, то это разрушит с таким трудом созданный им образ печального рыцаря, а потому он вернул своему лицу прежнее выражение и поднял влажные глаза на Маршала или куда-то в его сторону.

— Ах да, — сказал Жира и тоже посмотрел на Маршала.

— Да, возвращаясь к той теме, о которой мы говорили, прежде всего, должен сказать, не надо так на меня таращиться, это — аа — вызывает неприятные ощущения, — бээ — я как бы, значит, уже исчерпал свой денежный лимит.

— Что? — не понял Жира. — Денег же было до фига.

— Это, как говорится, зависит от того, с какого бока взглянуть, но, как бы там ни было, дело обстоит именно так.

— О поля бедности, просторы мирового страдания, — простонал Хеннинен, получилось это у него так складно, словно эта вполне предвидимая проблема вдруг расставила по местам все разрозненные шестеренки в его голове.

Мужик на перекрестке поднялся из лужи, вытащил велосипед и, грозно поглядывая на небо, медленно поплелся к ближайшему зданию.

— Что на это можно сказать, кроме разве того, что и не говори, — сказал Жира. — Но говори.

— Нет ну ёпэрэсэтэ и пэ и мэ и жэ и все другие буквы алфавита, — сказал Хеннинен. — Я уже не знаю, и не хочу, и не могу, и вообще.

— Не хочешь чего? — спросил Маршал.

— Ничего. Или, по крайней мере, не хочу, чтобы все это вот так вот, ептить, закончилось на середине, я не хочу, чтоб этот день остался, мля, в таком вот полупьяном состоянии.

— Сдается мне, что половиной здесь уже не пахнет, — усмехнулся Жира, — да и вид, надо сказать, и речи, уж прости, друг.

— Вот скажите, почему, на хрен, все время хочется кричать и матом ругаться или побить кого-нибудь?

— За дело! — крикнул Маршал и, не найдя ничего более подходящего, достал спичку, с остервенением швырнул ее в лужу и огляделся. По пешеходному переходу шла навстречу дождю, закутавшись в прозрачный полиэтиленовой дождевик, полинялая, несмотря на защитную пленку, старушка с ходунками.

— Дерьмовая старушка! — закричал Хеннинен ломающимся голосом и пару раз ткнул кулаком воздух.

Но либо крик Хеннинена запутался в длинных водяных нитях, свясающих с неба до самой земли, либо старушка была напрочь глухая, однако она никак не отреагировала на сие безобразие.

— Полегчало? — участливо поинтересовался Маршал.

— Если честно, то да.

— Может, тогда мы наконец чем-нибудь займемся? — спросил Жира.

— Но на самом деле не так уж сильно и полегчало.

— Ты что же, значит, теперь злой, да? — Жира спрашивал так, как будто Хеннинен был его другом-сожителем, хотя доля правды в этом, конечно, была, по крайней мере в дружбе.

— Да нет, я пока еще не очень злой. Но скоро уже буду. Если вокруг, блин, не станет светлее, точно буду.

— Вечереет, — заметил Жира. — По крайней мере, какое-то время светлее точно не будет.

— Можно, конечно, попробовать занять у кого-нибудь этого варенья, — сказал Маршал.

— Все банки уже давно закрылись, — отозвался Жира.

— Что ж, придется обратиться к частным пенкоснимателям, — сдержанно сказал Хеннинен, и было слышно, как он борется с внутренним желанием обидеть кого-то, кто меньше и слабее.

— Котилайнен, кажется, живет вон в том переулке, — вспомнил Жира. — Работает на какой-то там стройплощадке, уборщиком, что ли, не помню. Правда, последний раз, когда виделись, он был в отпуске.

— Отпуск, ептить, не финансовый кризис, — сказал Хеннинен. — У них там для этого есть специальные отпускные.

— Если только он официально работает, — вставил Маршал.

— Да я вообще просто хотел сказать, что раз он в отпуске, то должна же быть у него какая-то работа, — спокойно объяснил Жира.

— Кто знает, — покачал головой Хеннинен. — У меня вообще сложилось такое впечатление, что он чего-то темнит. Хотя это, конечно, совсем не исключает наличия у него денег.

— Да и потом, что нам стоит, — сказал Маршал. — То есть я хотел сказать, давайте же сходим.

— Ничего не стоит, — усмехнулся Хеннинен и шагнул в дождь.

Дождь стал уже более-менее умеренным, отошел от той первоначальной ярости, с которой начал. Укрытия от дождя по обеим сторонам дороги опустели, наверное, все, кто там скрывался, решили, что парой минут здесь не обойдется. Гром гремел где-то вдалеке и одновременно здесь и везде, это было похоже на окружение. Где-то за школой завыла сигнализация.

Пройдя квартал, повернули за угол и оказались в узком переулке. Там была такая небольшая горка, с вершины которой по растрескавшемуся асфальту стекали быстрые порожистые ручьи. Жира предположил, что если дождь так и не закончится, то скоро здесь можно будет ловить кумжу и хариуса, а Хеннинен добавил, что еще и мертвых сапожников: бедная сапожная мастерская находилась как раз на опасном склоне.

— И где же теперь он живет? — спросил Маршал.

— Где-то здесь, — ответил Жира. — Я вообще-то у него всего один раз был.

— Мы с Маршалом не имели такого счастья, а потому вся ответственность целиком и полностью ложится на твои хрупкие плечи.

— Да, найду, найду, вот он.

Это была самая обыкновенная коричневая многоэтажка, правда, коричневый цвет придавал ей более внушительные размеры, чем она имела в действительности, и казалось, она нарочно выставляется. Дождю не удалось смочить ее целиком, но мокрые следы под окнами были похожи на поплывшую тушь, и весь фасад, таким образом, являл собой ужасную семейную фотографию, которую все же решили повесить на стену, несмотря на то что во время съемки фотографу так и не удалось остановить нескончаемый поток женских слез.

Жира тем временем уже добрался до двери подъезда и закричал оттуда, что там нет домофона. Следом подошел Маршал и спросил, точно ли это именно тот подъезд, который надо, на что Жира ответил, что не знает, и стал сквозь стекло в двери разглядывать список жильцов. Хеннинен тоже попытался протиснуться поближе к двери, мина его по-прежнему была кислой, но, очевидно, мокнуть под дождем из-за одного только упрямства ему не хотелось.

— Ну, видно?

— Не то чтобы очень.

— Что значит не очень? — уточнил Хеннинен.

— Понимаете, я только сейчас понял, что совсем не знаю его фамилии.

— Ёшкин кот, — проворчал Хеннинен. — То есть ты не знаешь, какая фамилия у Коти-лайнена?

— А что, Котилайнен — это, по-твоему, его имя? — спросил Маршал. — Позвольте представиться: Котилайнен Вейялайнен.

— Да нет же, я просто подумал, что Котилайнен — это вроде клички. Может, он котов любит, он вообще домашний, часто дома сидит, хотя, с другой стороны, должен же он где-то сидеть. Но все равно, здесь его нету.